Да заколоти окошко – то, что в сторону луны.
***
П. Корнилову
№ 2 – напишу на тетради,
написал на которой – РОМАН.
«Фу, опять о двуспальной кровати!..» —
скажет кожаный (с виду) диван.
Там сидели когда-то: Тургенев,
Лев Толстой, Мережковский, поди.
Он скрипуч. Он, наверно, шагренев.
У него, может, жаба в груди.
Что же ерзаю на табурете
я такой литератор сякой,
ни «Отцы» не пишу я, ни «Дети»
этой самой, спрошу я, рукой?..
И никто не ответит отсюда,
где карман возле сердца пришит.
«Попроси Льва Толстого покуда.
Может, он пописать разрешит».
Это голос Корнилова Павла
в ноосфере, наверно, жужжать
начинает. «Роман-то не явно
про двуспальную, Павел, кровать», —
устремляю глаза в ноосферу.
Улыбается. Кто-то. «Ну-ну».
…Обнимая Холодную Веру,
И. Мозжухин отходит ко сну.
***
Ю. Бекишеву
Это будет, возможно, легендою, Юра,
где мы, ясно, бродили (а может быть, хмуро).
(Это как посмотреть из бинокля сюда.)
Мы, наверное, были чуток не отсюда —
ты и Саша Бугров (я – наверное, буду,
если в Вечности третье отыщется «да»).
Не в поэзии дело одной – разумею,
но в страдании душ, где еще птолемеи
что-то в небе искали, живя на земле.
Вот и мы… понимаешь… «Да я понимаю».
Это голос откуда?.. Кого?.. (Николая
Гумилева, должно быть.) (Улыбка пчеле.)
Но страдание душ – эфемерно по сути.
Не печорины мы ведь, не «лишние люди»,
если близится 70 (цифра в уме).
Что же нас отличало от этой лягушки,
озирающей Шаговский пруд?.. Тень чекушки,
что допьем на поминках (по той Костроме)?..
КОВРИГА
Имея на руках (неоспоримо) книгу,
я (все-таки) пишу другую, но – свою.
«Зачем, зачем, зачем?..» – я, дожевав ковригу
(похоже – бытия). От мысли устаю —
не знаю, мол. Зачем охотники по снегу
бредут, бредут, бредут четыреста уже
календарей?.. Душа дается человеку
поводырем. Ага. А человек – душе?..
Не знаю. Бытия чтобы жевать ковригу,
глотая эль судьбы (метафора, ага)…
Разгадывать слова (допустим – «поелику»)…
Смотреть на тень свою, что ловит мотылька…
А впрочем, ведь зима… и надобно спуститься
под горку на ледок, где люди и коньки…
где подле западни разгуливают птицы
(вороны в основном)… Последние деньки
гуляет здесь душа (ну, предположим, годы).
Не нагулялась, нет. Зачем они ползут
вдоль Нидерландов – две груженые подводы?
…Коврига – где она?.. (Вчера лежала тут.)
ЗУБЫ
Улыбнусь белозубым фарфором —
дескать, оченно нравится мне:
эта девушка в поезде скором,
эта дама, допустим, в окне.
«Допускаем, – ответит и дама,
и гудок паровоза Майкоп —
Армавир, – но, увы, телеграмма
опоздала. Всемирный потоп».
«А чего же тогда паровозы
как бы едут туда и сюда?..»
Это – память. Житейская проза», —
отвечает ковчегу вода.
«Может, старость?..» – фарфоровым зубом
откушу я кусок от халвы.
«Может, нечего здесь однолюбам
вспоминать допотопность травы?..» —
говорит ветерок Арарата.
География. Старость. Халва.
Армавир. Телеграмма. Расплата.
Улыбайся – во все тридцать два.
***
Человек глядит – трава. По траве ползут жуки.
Значит, лето. Значит, зря – с непокрытой головой.
Человек идет, идет и уходит в старики.
А когда-то пахло тут пахлавою и халвой.
Это молодость была возле дерева в цвету.
Человека и т.д. И скворечника над ним.
До сих пор от пахлавы – что-то сладкое во рту.
Но – уходит человек, и – уже невосполним.
Как, допустим, Лев Толстой. Из Астапова везут
не его уже, а тень, а чего-то там еще.
Вот и я сегодня бос. Получается – разут.
Но никем еще – босой – очевидно, не прощен.
А жуки-то ведь уйдут. И скворечник упадет.
