Журнал «Парус» №79, 2019 г. - страница 12

Занимательный до нелепости образ пришел в голову. Фотограф нарезал на цинковой пластинке клише со снимка, и его по ошибке напечатали в газете. И подпись: Александра Федоровна Романова, доярка с такой-то фермы. Едут – там действительно царица. Как она перековывается? – спрашивает Лихорозов. – Забыла ли царские замашки?..

С неделю удивлялся этому образу, а потом, в ночь с 29 на 30 мая 1984 года как раз и приснился сон о кладбищенской церкви…

Сегодня теща рассказала мне:

– Я пошла в магазин, бежит навстречу от магазина возчик Великанов. Лошадь бросил и кричит: что старухи мне сказали!? – Мы сидим на лавочке и видим – по небу летит Володя Уторин… Только что! Будто идёт по воздуху. И скрылся над кладбищем в деревьях… И перепугались все, говорят: такое – к покойнику!..

– Народ не знает, что и думать?.. Ко мне приходил, спрашивал печатник из типографии: что же это такое будет? – балаганил то ли всерьез, то ли в шутку краевед Тускляков в музее. – И говорят, снизу-то видно: уж больно ботинки-то у него огромные, черные, подметки рубчатые!..

Уторин, шофер около пятидесяти лет, тот самый, что работал на пожарной машине и рассуждал с Лихорозовым о спецовке. Умер с месяц назад от сердечного приступа. Верно, перетрудился, копавши огород. Ведь всё – одной лопатой…

А вчера, оказывается, у него задавили трактором сына. Вот, значит, видение и было к покойнику – толкуют соседи – то есть к смерти сына…

Сын, тоже шофёр, подвыпивши, приехал за молоком на ферму. И – пока нагрузят машину – прилёг в лопухи и дудыльники. Снял рубашку и заснул. Его кликали грузчики: пора ехать! Но не нашли. Тут подъехал трактор и сходу проехал по нему гусеницами. Он даже не вскрикнул. Снова стали искать. Увидели – торчат сапоги из лопухов. Эй, парень! – позвали и увидели, что лица и груди у него нет…

Теперь и про ботинки огромные Уторина вспомнили: подметки рубчатые, как гусеницы тракторные…

Все неестественно ярко маревеет, расплывается в густом воздухе: каждая ромашка, каждый стебелек призрачны, будто разлагаются. Если запечатлеть их, выйдет удивительно непохожее на мир и траву. Все живет разложением, будто белый свет разлагается на цвета радуги. И в цветном маревке за всем этим грезится, мерцая, иной, более четко ограненный образ, плотный, как из неведомого камня. Как на иконе… Живет мир мерцанием и разложением…

А ведь сегодня уже 16 июля – спохватился я – годовщина шестидесятишестилетняя страшной ночи в Екатеринбурге!.. А я как раз покрыл лаком деревянную тёмную рамочку. Сторонки для неё выпиливал на верстаке у пасеки, еще когда там зацвели нежно, засквозили рябым белым цветом в кустах тоненькие рябинки… а у самого тына – крушина цвела, волчьи ягоды…

И в эту рамочку тёмную врезал под прозрачную пленку снимок с портрета царицы, а тыл закрыл кожей от старинного переплета божественной книги растерзанной. И повесил в комнату дочки под икону Богоматери. Этот образ моим родителям дала когда-то родная тётка: на клеймах – те святые, именами которых были окрещены дети её первого мужа, купца. Его, отобрав всё добро, посадили в конце нэпа в тюрьму, и он там умер.

Снился мне сон. Будто пускаюсь я в темноту земляную, в пустоту черную, как в иной мир. И сам себя боюсь потерять в такой тьме. А там стена, и у стены на самом дне тьмы – заточное место, а в нём отец и его дети, и плач их, претворяющий страдание в радость и надежду, каких нельзя представить на земле.