Читать онлайн Яков Разливинский, Лев Рамеев - Журнал «Рассказы». Окна погаснут

Крафтовый литературный журнал «Рассказы» 33

Авторы

Лев Рамеев, Даша Берег, Рита Красная, Яков Разливинский, Илья Монгилёв

© Крафтовая литература, 2024

© Коллектив авторов, 2024

Приветствую, друг. Закрывай дверь в убежище, присаживайся. Крысы почти дожарены, чай уже готов. Сейчас достанем грибного самогона и начнем рассказывать истории.

Но подожди торопиться. Поговорим о том, как все произошло. Мы все здесь из разных миров, у каждого был свой конец света. Нас объединяет то, что он не смог нас одолеть. Не убил в нас надежду, понимаешь? Ну, ладно. Подставляй кружку.

Мы всё гадали: каким он будет, этот загробный мир цивилизации? И главное – какой будет его новая надежда? Пока мы были еще живы, то могли фантазировать на эту тему, пугать друг друга рассказами о зомби-вирусах и ядерных грибах. Изощряться в остроумии, придумывая фантастические миры на краю взрывной волны. Размышлять о судьбе маленького человека на фоне большой катастрофы.

Помнишь, друг? Еще недавно постапокалипсис был в моде. Целые фантастические серии в цветастых обложках разлетались по полкам книжных магазинов безумными тиражами. Игры, книги и кино сыпались на нас, как огненный дождь. Все пылали интересом, каково это – жить в мире «Фоллаута», «Безумного Макса» и «Метро». Сейчас мысли об этом мире вызывают страх.

Ты не задумывался, друг, что человеческий разум – очень странная штука? Само слово «постапокалипсис» являет собой парадокс и оксюморон. Ведь Конец Света – это буквально конец. Точка, «выкл», титры. После него не должно быть уже ничего, иначе какой же это конец? Но человечество упрямо верит в выживание. В то, что конец никогда не наступит – и даже после титров еще будет какая-то сцена с пасхалкой.

Неспособность поверить в собственную гибель приводит иногда к ужасным последствиям. Безрассудство и безответственность губят человечество гораздо эффективнее вирусов и катаклизмов. «После нас хоть потоп», помнишь? Но, с другой стороны, будущее невозможно без настоящего. Поэтому так важно напоминать себе, как тот кесарь: «Помни, что и ты смертен».

Эти истории напомнят тебе о вкусе жизни. О чистой воде и сытной еде. О том, что большая катастрофа когда-то могла произойти, а могла и не произойти. Как бы ни было тревожно жить в сложный век на пороге коллапса, это все еще легче, чем жить в мире, где этот коллапс уже произошел.

Да, мы живем в непростое время. Хотя, если задуматься, бывало ли оно хоть когда-нибудь простым? Человечество пляшет на острие ножа уже больше полувека – с тех пор как атом перестал быть мирным. Люди пережили на своем веку немало катастроф – и до сих пор верят, что не последний день ходят по Земле. Что по ней еще будут ходить их дети и внуки. Что вода станет чище, озоновый слой укрепится, а хомо сапиенсы станут умнее и рано или поздно покинут колыбель цивилизации, повзрослев…

Эти истории – напоминание о том, что думать о будущем никогда не рано и никогда не поздно. Напоминание о том, что если каждый проживет сегодняшний день капельку правильнее, то, быть может, не придется нашим детям прозябать в пустошах, считая патроны и сухари.

Вирусы, природные катаклизмы, ядерная война, пришельцы, да хоть пробуждение Ктулху – не важно, как этот мир закончится. Не важно, к какому жанру ты отнесешь очередной сюжет о выживании: к научной ли фантастике или магическому реализму; навесим ли ярлык «драма» или «боевик». Декорации конца света обострят любой конфликт. И хотя все сейчас, от авторов до героев, будут балансировать на грани вымирания, напомню главное.

Эти истории – не о погибели и безнадеге. Не о консервах и патронах. Не о вирусах, не о бомбах, не о катаклизмах и смертях. Они о надежде. И о людях, которые живут надеждой, даже когда последняя черта уже пройдена.

Заглянув туда, за край, мы увидим посреди мертвых пустошей настоящих себя. Мы спросим себя: кем бы я был там? Мародером? Топливным магнатом? Фермером? Или каннибалом? Хватило бы мне духу бороться за жизнь? А хватило бы человечности?

Нелегкое это дело – странствовать по угасающим мирам. Подставляй кружку, друг. Плесну еще.

И это… Удачного путешествия.

Александр Сордо, составитель

– Папа!

– Чего тебе, Тём?

– Кто такой зиат?

– А?

– Тот злой дядя с больными уками… он сказал, что он зиат.

Макс приобнял сына и тихо рассмеялся.

– Азиат же. Лим не злой. Просто так выглядит. Он мой друг.

– Нет, злой. Он обещал ассказать сташную тайну и не ассказал.

– Да ерунда, сына. Помнишь салют?

– Очень гомкий.

– Да. Очень громкий. Лим хотел рассказать, как делают такие салюты. Но это тебе и я расскажу. Завтра. А сейчас спи.

– Асскажи сейчас.

– Ну, только глаза закрывай.

Мальчик пяти лет повернулся набок и сделал вид, будто засыпает, а Макс принялся говорить, растягивая каждое слово на сказочный лад:

– Очень много пороху нужно для такого салюта. И светящихся звездочек. Отважные смельчаки идут в далекое-далекое путешествие и спускаются за порохом в… в пасть огромного дракона. А звездочки для салютов достают с самого верха неба…

Маленький Артем спал. Макс сел на кровати и тяжело вздохнул. Лим приходил неделю назад. Выпроводить его было трудно. Но все обошлось. Обошлось.

Макс закрыл детскую и вернулся в большую комнату. Жена лежала на диване, смотрела в потолок. Макс прошел мимо, не глядя, открыл окно и закурил. В голове пронеслось привычное и страшное: чик-чик, чик да чик. Семь раз.

С прихода Лима прошло полгода. Мальчик почти шести лет лепил динозавра из пластилина – очень уж он их любил. Мама мальчика, Варя, сидела рядом, но не вмешивалась. Тёма предпочитал все делать сам – выходило криво, но что-то править он не разрешал, довольствуясь плодами своих и только своих трудов. Он болел, и болезнь делала его детское лицо красным и опухшим. Сам мальчик не особо переживал по этому поводу, в детстве вообще легко живется что здоровым, что больным.

Макс копался в своем кабинете. Это и не комната была даже – так, четыре квадрата, украденных у общей залы.

– Мам! А папа скоо выйдет? Он обещал машину собать!

– Да, Тёма. Сейчас соберете. – Голос у Вари был размеренный, однотонный какой-то.

– Мам! А пошли гулять?

– Нет, тебе нельзя гулять, Тёма.

– Почему?

– Больным нельзя гулять.

Тёма мечтательно посмотрел в окно. Там солнце сияло и пролетал снег. Жаль, что нельзя.

Макс притащил доски, расчистил пол в детской от кучи полусломанных игрушек и принялся выпиливать нужные детали. Четыре двери, корпус, внизу дырка под ноги.

– А тебе место? – спросил Тёма, и Макс выпилил вторую дырку под ноги, чтобы бегать, изображая езду.

– А капот?

И Макс сделал открывающийся капот на дверных петлях, а внутрь засунул остатки старого вентилятора – вместо двигателя.

– А багажник?

И Макс сделал багажник, куда позже они вдвоем впихнули все игрушки с пола. А потом весь вечер бегали в этой машине, сбивали мебель, «уезжали» от погони. Тёма коленку сбил, но радости от машины, конечно, было больше, чем неприятностей. Радость вымотала и сбила с ног, и Тёма уснул почти сразу.

Вечером Макс курил в кухонное окно. Снаружи что-то гудело – наверное, потому что жили рядом с заводом, где Макс раньше и работал. Жена безучастно сидела за столом.

– Ты как? – спросил Макс.

– Вообще, все неплохо.

– Пусть будет неплохо. И все время-то он болеет… ой, е-мое… что скажешь? Чем лечить?

– Максим, он всегда болеть будет. Ты понимаешь?

– Конечно. Но… бляха. Детство – самое счастливое время в жизни. Самое, Варь! Если… – Говорить ему явно было тяжело, он путался и сбивался: – Если в детстве… короче, либо человек счастлив в детстве, либо не счастлив вообще никогда.

– Почему?

– Не знаю. Так как-то устроено… в детстве коли радости не было – потом уж не будет. Ну а если была – то и во взрослой жизни все горести нипочем. Я так думаю. – Макс затянулся. – У меня не было ничего такого, знаешь. Детства не было. Отец так бил, что… звезды из глаз. А мать спивалась и не жалела. Радости не было. Одна какая-то тупая и непробиваемая живучесть. Без эмоций даже. В общем, мы должны сделать так, чтобы у Тёмки было… чтоб, знаешь, счастлив и беззаботен, несмотря ни на что. Хотя… – Макс вдруг злобно сплюнул: – Кому я, на хрен, это рассказываю!

Дверь скрипнула, и на кухне появился заспанно-несчастный Тёма.

– Папа! Не угайся на маму!

– Да я ж не ругаюсь, Тёмка. Ты чего встал?

– Да вот. Не уснется никак что-то. – И он смешно пожал плечами.

– Тёма, я с тобой полежу. – Безучастная Варя поднялась, подхватила ребенка и вместе с ним исчезла за дверью.

Макс курил долго. Слышал, что сын плакал. Плакал, плакал, но уснул. Тишина пришла, только гудение за окном ее нарушало. Оно, впрочем, не особо беспокоило – дело привычки.

Чтобы не разбудить ребенка, Макс лег в большой комнате. В очередной раз он подумал: «Лим сделал свою работу не очень хорошо. Япошка сраный, схалтурил все-таки. А может, лучше и не вышло бы».

Он уже закрыл глаза, он почти провалился в бессодержательный сон, когда его вдруг придавила мысль, и стало от нее пусто и страшно. «Макс, рано или поздно генераторы вырубит. Когда их вырубит – окна погаснут».

Беззаботная у Тёмки жизнь шла, хорошая. Одно огорчало – нельзя гулять. Он, бедный, уж и не помнил толком, как улица выглядит. Видел, что у родителей серые лица. Слышал, как они говорят про его, Тёмкины, постоянные болячки. Сам он не сказать чтобы плохо себя чувствовал. Игры побеждали и жар, и боль.

Если становилось скучно – выручали мультики на большом телевизоре. Как-то, пока никто не видел, Тёма пощелкал каналы. Ему попались нудные серьезные дядьки с разговорами. И пустыни. Это было даже скучнее, чем просто сидеть без дела, и Тёма вернул скачущих котиков.

А папа как-то смотрел про солдат и взрывы. Тёмку очень впечатлил «самый большой взрыв на свете» (так папа объяснил). От него оставался дымный гриб. И Тёма теперь почти всегда играл в войнушку и лепил эти грибы направо и налево – то из пластилина, то из клочков бумаги.

Вот и сейчас, когда папа был на работе, а мама копошилась в соседней комнате, у Тёмки разворачивались целые баталии – на планету Кошкириус, подсмотренную в мультике, нападали злобные тенёты. Про тенёты когда-то говорила бабушка. Тёме это слово совсем не понравилось, темное оно какое-то, так что с названием злодейской стороны он определился быстро. А ведь всегда должна быть злодейская сторона, иначе как же. Хотя мама как-то пошутила, что злодейская сторона тут только он, сам Тёма, потому что именно он разломал три машинки и испачкал всю комнату тайком стащенной с кухни мукой. «Это же взыв!» – объяснял радостный Тёма, но убираться его все равно заставили.

И вот по атакованной планете поехали целые обозы беженцев – на раздолбанных гоночных машинах, на игрушечном уазике и вертолете без винта бежали плюшевые зайцы, резиновые ящерицы, динозавры, кубик по имени Рубик – да-да, и он был живой, хоть без ручек да без ножек. Злобные отряды тенётов высаживались с огромных лего-кораблей, десант пластмассовых солдатиков и пауков стрелял по обозам со страшным «пиу-пиу-бум», резиновые ящерицы разлетались в стороны, раненый плюшевый заяц падал под телегу, сделанную из гоночной машины без колес, а неуклюжий трицератопс бросался ему на помощь, отбиваясь от солдат и пауков. Лего-самолетики, они же космические корабли, сбрасывали бомбы, машины разлетались и ломались, от старого уазика отлетела дверца. Беженцы побросали вещи, загрузились в свой спасительный шатл, в коробку для белья, и тут…