Журнал «Юность» №12/2024 - страница 20

– Скажи честно, зачем ты сдаешь кровь? Из-за денег? – донимал мусульманин Дину.

Дина молчала. Мотала головой: мол, нет, и отвяжись. Щурилась от ухоженного июньского солнца.

– А из-за чего тогда? Из жалости?

Какой-то родственник, которого никогда не видели, подарил Леве сертификат в салон тайского массажа. Шли на Левин массаж вдвоем.

От самого четырехколечного фасада у входа в метро вплоть до улицы с массажным салоном прошлой ночью что-то праздновали: весь асфальт был усыпан тонкой дорожкой из конфетти. Красочное и почти не испачканное, оно расщемлялось на кружочки, полосочки и дождины, похожие на цветные капельки крови.

– Лев, бывает у кого-нибудь кровь других цветов? – спросила Дина.

– У мечехвостов вроде. И осьминогов.

– А какая у них?

– Да разная. Голубая. – Лева поддел ботинком светло-синюю капельку. – У таких чудиков, как я, кровь тоже, знаешь ли, не идеальная.

Дина усмехнулась. Подумала, отчего никогда не чувствовала всерьез, что Лева болен. Наедине с собой – что она испытывала по этому поводу? Другое дело, в разговорах с другими: там делаешь сочувственное лицо, говоришь о мусульманине чуть тише, больше молчишь. Представляешь Леву, четырнадцатилетнего, желтокожего; его вычурную щербинку между зубами и галактику блеклых веснушек. Футбольные фанаты болеют за свою команду: болела ли когда-нибудь Дина за брата, за папу? Повезло, что Дина их почти не любит. Тем, кто любит больных, – невыносимо.

– Пришли, – сказал Лева.

Дина ждала час в массажном салоне, ее поили шиповником и кормили сушеным манго; предложили засунуть в ботинки ультрафиолетовый прибор, чтобы их просушить. Дина отказалась. Манго был вкусный, не обваленный в сахаре, а сладкий по-настоящему.

Когда Лева-мусульманин вышел, отдохнувший, но встревоженный, Дина красила губы блеском. Леве налили шиповник в пластиковый кофейный стаканчик. Он взял стаканчик распаренной, масляной рукой.

– Представляешь, – проговорил мусульманин вполголоса и повертел между пальцами ломтик манго, – мне кажется, у нее что-то случилось.

Левины руки были бледными, особенно ногти – как будто бы на каждый палец поочередно нажимали до белоты.

– У кого?

– У тайки, которая делала мне массаж.

– Ну и что?

– Она плакала. Мне на спину капнуло. И руки дрожали.

– Во время массажа?

Двое вышли, перебежали к пристройке напротив, прислонились к шершавой запасной двери под козырьком: Лева решил спросить у тайки, не нужна ли ей помощь. Когда болеешь сам – пытливее к боли других. Прижался точеными лопатками к Дине, ждал нужного момента.

Тем временем тайка остановилась у входа в салон. Сколупнула что-то мизинцем в носу. Выбросила в урну пустую сулею от масла для массажа. Без фирменной улыбки, плосконосая, стояла, переминалась с ноги на ногу. Зажгла сигарету и стала курить. На нее брызгало с кондиционера – и тайка боялась потушить сигарету об эту вымученную капель. Докурив, тайка достала телефон, на него тут же попала капля. То на громкой, то на тихой связи пошли гудки.

Дина смотрела на свои ботинки. На подошве остались приставшие конфетти.

– Что мы тут стоим? Ты подойдешь к ней или нет?

– Шшш, подожди.

Тайка долго говорила по телефону, смотря перед собой растерянно и тупо. Очевидно: она говорила с мужчиной. Тайский язык – высокие крики сытых чаек и плисовый шум волн – сливался с оторопью в голосе.

– Ладно, Дин, пойдем.

Но чайки разбились, шум волн затолкали по раковинам – мусульманин с Диной услышали, что плачет земная женщина: все равно на каком языке.