Бессознательное мое ящик Пандоры
Смеется надо мной, согласна – живот надорвать
Висит через плечо юмор висельника, словно оставленная под столом для настольного тенниса сумочка с ключами
Потерять ключи
Не войти домой
Будто бы ключи – это компас
И с ними бы
Я до этого дома дошла
Хата моя с краю, но края
Нет
Висит через плечо
Пуговицы протерты
Ремни отстегнуты
Снился ритуал: встать на колени и коснуться губами
Запястья
Кто из нас вставал на оба колена
Кто ни на одно
Не одноглазый, многоокий
Великан хранит
Выход из рощи
Вот почему, выходит, меня так волнуют
Коровы
Кровь на месте
Отломанного рога
Он хоть и полый, в него
Не протрубишь
Но испить из него
Можно
Молоко из мака
Можешь не истончаться, можешь же
Даты на могильном камне близкие
Сколько – тридцать три, тридцать шесть
Жаль
Совсем молодой
Чей камень, не посмотрела
А, так ведь мой
Так ведь мой
Знаешь, мне тоже страшно
Что я обращусь в эту женщину напротив
Что я мужчиной земляным стану
Или не стану
Никем
Но мужчина тот
Женщина эта
Улыбаются
А я не то что бы
Женщина эта – бабушка, похожа на мою
Ты любил бы меня, если бы я была бабушкой? Ты бы любил меня, как червя или штрих?
А ну да
Что же я спрашиваю
Мне и бабушкой, и червем становиться
необязательно
Можно и так узнать
У нее трость как трезубец
И рубашка в горошек
Она – гроздь негнева
Удивленные верблюжьей шерсти глаза
Ей было, как и мне, чуть больше двадцати когда-то
Когда горели небеса
Когда огонь синел
Она сказала: «состраданье мол»
И мал, и смел, как воробей, и мел, и мелководье
Мальков ловила сланцем
И солнце отражалось выстланным ковром
Ковер из капель, капельниц, коленей
Кольцо на пальце сам догадаешься каком
Штаны-шарниры
Массажный шар по голени
По голой
Ей тоже было двадцать с чем-то, как и мне
И будет
Снова будет
И снова со́ски
Сахарная вата, сланцы
Соски́ и со́ски, и сахарная вата
Соль
И следующая станция – моя
Родной мне стала
Та, на кого я без виденья посмотрела
Нет, дай мне Бог или не-Бог
Ну кто-нибудь, кто есть там
Если есть
Лет в шестьдесят
Быть штрихом
На ее трезубце-трости
И мне не важно
Любил ли, любишь ты меня
Я – червь
На грядке, где морковь растет ее
Она со мной выходит
А ну да, ну да
Конечно
И мы расходимся
Как молнии зубцы
Которые когда-нибудь сойдутся
«все ангелы говорят по-немецки» —
смешно, что эта фраза
попалась в ленте
именно вчера
всемирная сеть, подобно
мировому духу
все ведает, все знает обо мне
вне стен с подвешенной подковой, вне разливающихся голосов
безгласием, безличием едины
и принцы бриза, и шторма короли
и выгибающееся стекло, как линза,
нечетко выражает, отражает блик
проникновенье в непогоду
прикосновение к лучу
где в центре города песок? или: где центр города?
это трапеция,
трапеция с названьем СГИБ,
в себя что сердце мое заключает,
где стороны две параллельны и смотрят, видят знакомые до цвета радужки
черты, видением дыхание заменяют
не знаю я на что склоняется «видѣниѥ», но знаю, что его склоняют,
словно склон
две стороны других не параллельны, они – основы,
но снова: неясно где и когда, сквозь сколько километров и часов
из пункта А в пункт Б – велосипедист
я пешеход, а следовательно, не исчезаю, а следовательно, удел – искать
трапеция осколков и разрывов
0 км/ч
организующая пневма —
самослагающийся стих
как сорока (в прежних стихотворениях ворона, голубь, клест),
падкая на блеск (на белезнящий блик от линзы),
я собираю «эрзац», «антрацит» и да кого же в этом смысле удивит, что то,
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
