Журнал «Юность» №12/2024 - страница 5



на пик Коммунизма,
откуда назад никак —
все в моих руках,
это моя ответственность.
любовь моя, как не отсвечивать,
как отпустить тебя и себя
в непонятное плаванье?
тайна, еще одна тайна
с печальным лицом.
* * *
в раю я буду зверем без души —
«оно мое», как в языке английском.
в шерсти моей неведомые вши,
как мысли, будут громко шевелиться.
и все, уже не обнимать —
передней лапой трудно дотянуться,
а только заднейлевой бок чесать
и райских птиц считать,
чтобы уснуться
в аду, где все еще поет
жива душая голосом Нетребки,
не сливки я снимаю – слепки
с чужого рта, и вот кладу их в рот
звериный, райский, занебесный,
который там не будет говорить
ни на каком из языков известных,
а только скалиться и иногда скулить.
* * *
у этой любви опеваний больше, чем ее самой,
до прощальных слов можно долго
подставлять любые —
обожаю, люблю…
счастье – шутка, посмеемся и будем,
не умирая, каждый четверг обмирать.
это я о себе (у тебя есть другие слова).
у расставания собачья голова
она только смеется и лает.
и я бы загавкал тоже.
когда придется в последний раз
вместе завтракать,
то вместо ай-лав очередного
я из собачьего (прощального) лексикона
достану двойное гав.

Иван Волосюк


Родился в 1983 году в городе Дзержинске (Донбасс) в семье шахтера.

Выпускник русского отделения филологического факультета Донецкого национального университета. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Звезда», «Нева», «Волга», «Юность», «Новый берег», «Интерпоэзия», «Новый журнал». Стихотворения переведены на итальянский, испанский, французский, болгарский, сербский, румынский языки. Живет в Подмосковье, пишет о литературе для «Московского комсомольца».

…Точно крыша под ногой.

Твардовский
Пела мышка в норке ночью:
– Спи, мышонок, задолбал!
Отнесу тебя нарочно
на Путиловский вокзал.
Ни звонка, ни эсэмэски
там не примет твой айфон.
Я тебя зарою в Пески
до итоговых времен.
Брошу в маленькую ямку
в виде грязного комка,
над тобой поедут танки
безымянной ЧВК.
Я завою, как железо,
под солдатским сапогом,
задеру подол, полезу
по отвалу босиком.
На груди сложивши руки,
рухну с грозной высоты,
все равно у них в фейсбуке[1]
кровожадные коты.
* * *
Забудь о радостях тайги,
проснись османским янычаром
и оставаться не моги
в сугробах белых и печальных.
Мороз едва ли Божий дар,
а кто южней, не носят курток.
Ты можешь в множестве болгар
за своего сойти придурка.
Разденься. Видишь – древний грек
в тебе от бровных дуг до пяток,
а здесь все время валит снег,
и впереди шестой десяток.
Смотри на вечные места:
цветут весь год и манят видом,
хотя Италия пуста —
в любую дверь входи, живи там.
Еще в Словении ты мог
прослыть балканским патриотом,
а здесь замерзнешь, видит Бог,
оставшись жалким стихоплетом.
Когда от Курского пешком
ты шел, снаружи коченея,
кого ты славил: милый дом?
Россию? Лету? Лорелею?
* * *
Мы на мертвых ставили печати,
зарывали череп у крыльца,
нету и следа былой печали
на моем подобии лица.
Вещей гарью наполняя рощи,
мы сжигали их для красоты.
И деревьев грифельные мощи
подступали к нам из темноты.
Задыхался в августе и падал,
путал сновидение и явь.
Спать ложись! Оно тебе не надо,
потаенных писем не малявь.
В настоящем что, дурак, ни делай,
будущее сложится само,
день за днем, неделя за неделей
в стопку госиздатовских томов.
Ты же к этой муке безучастен,
сам составлен из корней и вех,
и твое единственное счастье
вечно быть посмешищем для всех.
Впрочем, с точки зрения музея
мы ничем неотличимы от