Так и сделали. Казаки быстро прикрыли тело мёртвого черкеса еловым лапником. Затем, застелив попонкой потник коня Афанасия, аккуратно положили на него спасённого раненого, привязав его войлочным чембуром[157] к коню. Медленным шагом казаки направились вдоль чащи к предгорью. Афанасий шёл рядом со своим конём, ухватившись за стремя. Дорога к аулу была неблизкая. Солнце уже клонилось за вершины дальних гор. Несколько раз казаки делали привал, чтобы перекусить вяленой козлятиной с бурсаками, запивая ледяной водой из горной речушки.
На одном из привалов молодой черкес пришёл в сознание и с большим трудом мог говорить. Простая еда казаков вернула ему силы. Он рассказал, что его имя – Джамбулат, что означает – «крепкая душа». Со своими кунаками он поехал на охоту на курочек фазанов. Когда они остановились на привал и спешились, из чащи на них вышел огромный голодный медведь, которого привлёк запах пищи. Кунаки, испугавшись, побежали к своим коням. Но только один смог вскочить на лошадь и ускакать. Кони второго кунака и Джамбулата не были стреножены. Они после нападения дикого зверя ускакали прочь. Медведь бросился к кунаку Джамбулата и схватил его зубами за лицо. Джамбулат, пытаясь защитить своего товарища, ударил медведя своим кинжалом в бок. Разъярённый медведь отбросил безжизненное тело кунака и тут же набросился на джигита. Вот в это время и подоспели его спасители-казаки.
Темнело быстро. Густой подлесок мешал казакам двигаться. Возвышающие над подлеском тёмные ели казались огромными шатающимися великанами. Ночной лес жил своими таинственными звуками. Где-то вверху ухал филин, вдали жалобно выли, хохотали и плакали чекалки[158]. И этот зловещий вой пугал казаков, которые крестились и бормотали:
– Отцу и Сыну. Аминь!
Неожиданно низко над головами пролетела, тихо шурша крыльями, сова. Афанасия била от страха дрожь, и ему казалось, что ночной лес наполнен всякой нечистью. Этот страх увеличивался от тревожного похрапывания, ослабевших от долгой дороги лошадей, которые прядали ушами на непривычные лесные звуки. Иван негромко обратился к Афанасию:
– Братушка, Афоня, в ентом лесу хозяин – леший-игрец. Он, как и другие анчибелы, невидимый, но слыхать его по всему лесу: свишшет, шшолкает, кричит, гутарит на разные голоса, хохочет, кубыть эхо или лес под ветром шумит, право слово. Ей, правнушки, куды леший-игрец пошёл, туды и ветер дует. Беда от него! Право слово!
После слов старшего брата молодого Афоню ещё сильнее стало трясти от страха, и он с трудом ответил:
– Дюже всё нутро захолонуло[159]!
Иван, улыбаясь, приободрил его:
– Держись, не боись, ты же казак. Казачья смелость порушит любую крепость и нечисть!
И, как говорится, долго ли коротко ли, но вот небо постепенно стало бледнеть, с гор медленно опустился густой туман, отчего сырая прохлада неприятно обволакивала тело. Казаки одели бурки[160], которые были скатаны сзади сёдел. Афоня же свою бурку накинул на раненого обессиленного черкеса. Густой лес остался позади, и далее казаки двигались по каменистым распадам, поднимаясь всё выше и выше в гору.
Одновременно они услышали вдалеке слабый лай собак и протяжный крик муэдзина[161]. Братьям стало ясно, что они приближаются к горному аулу. Тропа плавно повернула за каменистый склон горы с огромными гладкими валунами, и сквозь клочья тумана казаки увидели мечеть с высоким минаретом
