Тем не менее когда старейшины объявили всем горожанам, собравшимся по этому случаю в церкви, об их участи, большинство решило уйти. Все хорошо понимали, что изменения климата, который становился все хуже, все холоднее и суровее, необратимы и будут продолжаться от одного малого года к другому, без возврата. И год от года надежда на помощь родного севера будет слабеть и таять, угроза же с юга – становиться все более реальной.
Город наполнился слезами и причитаниями. Казалось, всему пришел конец. Все, ради чего горожане работали, теперь предстояло бросить.
Едва на небе вновь взошел Беталикс, рабы отправились в поля собрать весь возможный урожай, а свободные горожане принялись паковать пожитки. Вспыхивали драки между теми, кто собирался уходить, и ничтожным числом тех, кто решил остаться. Последние настаивали на том, чтобы урожай оставили в поле.
Трудиться в поле вышли три разновидности рабов. Фагоры со спиленными рогами – что-то среднее между рабами и вьючными животными. Люди-рабы. И, наконец, рабы, не принадлежащие к роду людскому, мади и в ничтожном числе – дриаты. Как люди, так и нелюдь были лишены всяких прав, и мужской и женский пол. Для общества все они были мертвы.
Рабовладение считалось признаком высокого положения: чем больше рабов, тем выше положение. Многие сиборнальцы, не имевшие рабов, с завистью смотрели на рабовладельцев, и все стремились обзавестись прислугой хотя бы из фагоров. В более легкие времена рабы в городах Сиборнала вели праздное существование, чаще всего как домашние зверьки; в поселениях же рабы и их владельцы часто трудились бок о бок. Чем тяжелее становилась жизнь, тем больше менялось отношение хозяев к рабам. На плечи рабов, за редким исключением, ложилась самая тяжелая работа. Теперь рабы, вернувшиеся с полей, отправились грузить повозки, делать все, что было в их силах, трудиться до изнеможения.
Когда архиепископ-военачальник посчитал, что два дня истекли, снова пропели трубы и снова все население собралось внутри городских стен.
Квартирмейстеры сиборнальской армии разожгли полевые кухни и начали печь хлеб для обратной дороги. Припасы подходили к концу. После совещания командование объявило, что горожане, намеревающиеся идти вместе с армией на север, должны избавиться от рабов – пристрелить, но на свободу не отпускать, – дабы уменьшить количество ртов, которые придется кормить в пути. Анципиталов же приказано было пощадить: фагоры годились для переноски поклажи, а пропитание могли добывать себе сами.
– Пощады! – взмолились и рабы, и их хозяева. Фагоры стояли молча.
– Убейте фагоров! – выкрикнул кто-то с горечью.
Иные, вспомнив древность, заметили:
– Когда-то фагоры были нашими повелителями…
В городе было объявлено военное положение. Никакие просьбы и протесты не принимались во внимание. Без помощи рабов горожане не могли увезти с собой много домашнего скарба; и тем не менее, согласно приказу, от рабов следовало избавиться. Все надлежало исполнить наиболее практичным образом.
Больше тысячи рабов было убито на берегу реки неподалеку от города. Мертвых наспех, небрежно похоронили фагоры, а вокруг во множестве усаживались хищные птицы дожидаться своего часа. Ветер дул не переставая.
После стонов и плача наступила ужасная тишина.
Аспераманка стоял, глядя на церемонию. Когда мимо него в слезах прошла горожанка, он под влиянием порыва жалости положил руку ей на плечо.
