– Эрик, – сказал он, – принеси мне газету.
– Какую? – спросил Эрик. Родители каждый день покупали все главные газеты.
– Любую, мальчик мой, – мягко сказал доктор Ротман. – Я же не читать ее собираюсь.
Эрик побежал наверх и нашел вчерашнюю «Воссише цайтунг». Когда он вернулся, доктор завернул этот кусок в газету и положил на пол.
– Это называется «послед», – сказал он Карле. – Лучше потом его сжечь.
Он снова сел на край кровати.
– Ада, милая моя девочка, выслушай меня мужественно, – сказал он. – Твой малыш жив, но, возможно, не совсем здоров. Мы сейчас его вымоем, тепло укутаем – и надо отвезти его в больницу.
– Что с ним? – испуганно спросила Ада.
– Я не знаю. Его нужно обследовать.
– Он будет жить?
– Врачи больницы сделают все, что в их силах. Остальное в руках Господа.
Эрик вспомнил, что евреи молятся тому же богу, что и христиане. Забыть это было легко.
Доктор Ротман сказал:
– Ада, как ты думаешь, сможешь ты подняться и поехать со мной в больницу? Ребенка нужно будет кормить.
– Я так устала, – снова сказала она.
– Ну, отдохни еще минутку-другую. Но больше нельзя, потому что малыша нужно поскорее осмотреть. Карла поможет тебе одеться. Я подожду наверху. Пойдемте, юный нацист, – с усмешкой обратился он к Эрику.
Эрику захотелось съежиться. От снисходительности доктора Ротмана он чувствовал себя хуже, чем от презрения фрау Ротман.
– Доктор, – окликнула Ада, когда они были уже в дверях.
– Да, милая?
– Его зовут Курт.
– Отличное имя, – сказал доктор Ротман и вышел, а следом за ним – и Эрик.
VI
День, когда Ллойд вышел на работу в качестве помощника Вальтера фон Ульриха, был первым днем работы нового парламента.
Вальтер с Мод изо всех сил боролись за сохранение хрупкой немецкой демократии. Ллойд разделял их отчаяние – отчасти потому, что они были хорошие люди, с которыми он время от времени встречался всю свою жизнь, а отчасти потому, что боялся, что за Германией и Великобритания могла свернуть на дорогу в ад.
Выборы ничего не решили. Нацисты получили сорок четыре процента голосов, – больше, чем прежде, но все же меньше, чем пятьдесят один процент, которого они так жаждали.
Вальтер видел в этом надежду. Когда они ехали на открытие парламентской сессии, он сказал:
– Как они ни жульничали, а получить голоса большинства немцев так и не смогли! – Он ударил кулаком по рулю. – Что бы они ни говорили, не пользуются они популярностью! И чем дольше они остаются в правительстве, тем лучше будет видна народу их порочность.
У Ллойда не было в этом такой уверенности.
– Они позакрывали газеты оппозиции, отправили за решетку депутатов рейхстага, подкупили полицию – и все равно за них голосуют сорок четыре процента? Мне это не кажется обнадеживающим.
Здание рейхстага сильно пострадало от пожара, и пользоваться им было невозможно, поэтому парламент заседал в Кролль-опере, на противоположной стороне Кенигсплац. Кролль-опера представляла собой огромный комплекс, включающий три концертных зала и четырнадцать залов поменьше, а также бары и рестораны.
Приехав, они испытали потрясение. Площадь была оцеплена штурмовиками. Депутаты и их помощники толпились у входов, пытаясь попасть внутрь.
– Вот, значит, как Гитлер решил добиться своего?! – яростно произнес Вальтер. – Просто не пускать нас в зал?
Ллойд увидел, что двери охраняли коричневорубашечники. Тех, кто был в нацистской форме, они пропускали без вопросов, но все остальные должны были предъявить удостоверение. Мальчишка помладше Ллойда презрительно осмотрел его с головы до ног и наконец с ворчанием впустил. Это было запугивание, простое и неприкрытое.
