– Милая Этель, какая у вас очаровательная шляпка!
Ллойд представил маму женщинам из местной ячейки партии лейбористов, которые заваривали чай и насыпали в тарелки печенье, чтобы подать после собрания. Он вспомнил, как Этель жаловалась, что организаторы политических мероприятий, наверное, считают, что членам парламента никогда не бывает нужно в туалет, и сказал:
– Руби, прежде чем мы начнем, покажи, пожалуйста, моей маме, где находится дамская комната.
И Руби с Этель вышли.
Ллойд сел рядом с Робертом и, пока было время на разговор, спросил:
– Как ваши дела?
Теперь Роберт был владельцем ресторанчика, очень популярного у молодых людей, на которых жаловалась Руби. Откуда-то он узнал, что в тридцатые годы таким людям пришелся по душе Кембридж, совсем как в двадцатые – Берлин. Его новое заведение носило то же название, что и прежнее, – бистро «Роберт».
– Дела идут, – ответил он. Тень омрачила его лицо – тут же исчезнувшая, все же это была тень настоящего ужаса. – На этот раз, надеюсь, мне удастся сохранить то, что я создал.
– Мы делаем все, что можем, чтобы справиться с фашизмом, – сказал Ллойд. – И один из способов это сделать – такие собрания, как это. Ваш рассказ нам очень поможет, откроет глаза людям. – Роберт собирался рассказать о своей жизни при фашизме. – Многие говорят, что здесь ничего подобного произойти не может, но они ошибаются.
Роберт мрачно кивнул, соглашаясь.
– Фашизм – это ложь, но ложь заманчивая.
Ллойд хорошо помнил поездку в Берлин три года назад.
– Я часто думаю, что стало с тем бистро «Роберт», – сказал он.
– Я получил письмо от друга, – сказал Роберт с печалью в голосе. – Никто из прежних завсегдатаев больше там не бывает. Винный погреб братья Маке пустили с молотка. Теперь их клиентура – полицейские в средних чинах да бюрократы… – Еще более скорбно он добавил: – И скатерти больше не стелют…
Но вот он резко сменил тему:
– Ты бы хотел сходить на бал в Тринити?
Большинство колледжей проводило летние балы в честь окончания экзаменов. Вместе с другими праздниками и пикниками эти балы проходили в Майскую неделю – вопреки логике, она была в июне. Бал в Тринити славился своей роскошью.
– Хотел бы, конечно, но не могу себе этого позволить, – сказал Ллойд. – Ведь билет туда, кажется, стоит две гинеи?
– Мне тут дали один билет. Но я могу отдать его тебе. Несколько сотен пьяных студентов, отплясывающих под звуки джаза, – для меня это кошмар.
Искушение было велико.
– Но у меня нет фрака… – На университетских балах следовало быть во фраке и белом галстуке.
– Могу тебе одолжить свой. В талии будет широковат, но роста мы одного.
– Тогда – с удовольствием, большое спасибо!
Вернулась Руби.
– У тебя замечательная мама, – сказала она Ллойду. – Я и представления не имела, что она когда-то была служанкой!
– Я знаю Этель больше двадцати лет, – сказал Роберт. – Она действительно необыкновенная женщина.
– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не встретил подходящую девушку, – сказала Руби Ллойду. – Ты ищешь кого-то вроде нее, а таких не много найдется.
– Уж в этом ты права, – ответил Ллойд. – Таких, как она, больше нет.
Руби поморщилась, как от боли.
– Ты что? – спросил Ллойд.
– Зуб болит.
– Надо сходить к врачу.
Она посмотрела на него так, словно он сказал невесть какую глупость. Он сообразил, что при жалованье горничной она просто не могла себе позволить визит к дантисту, и почувствовал себя дураком.
