– Люди у нас в стране бешено озлоблены друг на друга после последнего референдума, – сказала она, – а правительство, которое мы имеем, не делает ничего для того, чтобы успокоить гнев людей, и, наоборот, использует его в собственных политических целях. Это шикарный старый фашистский трюк каких поискать и очень опасная игра. И то, что происходит в Штатах, напрямую с этим связано, причем, вероятно, финансово.
Арт громко рассмеялся. Шарлотта взбесилась.
– Это пугает, – сказала она.
– Ничего подобного, – сказал он.
– Ты обманываешь самого себя, – сказала она.
– Мировой порядок изменился, – сказала Шарлотта, – и по-настоящему новое как здесь, так и там состоит в том, что люди у власти думают только о себе, не имея никакого представления об истории и не чувствуя никакой ответственности за нее.
– И в этом тоже нет ничего нового, – сказал он.
– Они как будто существа нового типа, – сказала она, – существа, порожденные не реальным историческим временем и людьми, а… а…
Он смотрел, как она, сидя на краю кровати и положив одну руку на ключицу, а другой размахивая в воздухе, пыталась подыскать сравнение…
– А чем? – спросил он.
– Пластиковыми пакетами, – сказала она.
– Что-что? – переспросил он.
– Они настолько же антиисторичны, – сказала она. – Настолько же бесчеловечны. Настолько же безмозглы и несведущи в том, как люди столетиями вели дела до того, как изобрели их. Настолько же вредны для окружающей среды многие годы спустя, после того как они выйдут из употребления. Вредные для целых поколений.
– Так. Было. Всегда, – сказал он.
Затем, после паузы, он сказал:
– Вот.
– Как ты можешь быть таким наивным? – сказала она.
– Ты называешь наивным меня после этого сверхупрощенческого антикапиталистического сравнения? – сказал он.
– Когда политику заменяет заранее спланированный театр, – сказала она, – а нас загоняют в шоковый режим, приучая ждать каждого последующего шока, который подается круглосуточной лентой новостей, как будто мы грудные младенцы, живущие между титькой и подушкой…
– Изредка пососать титьку было бы неплохо, – сказал он.
(Она это проигнорировала.)
– …от одного шока до другого и от одного хаоса до другого, как будто это кормление, – сказала она. – Но это не кормление. Это полная противоположность кормлению. Это липовая материнская забота. Липовая отцовская забота.
– Но зачем гнать нас от одного шока к другому? – сказал он. – В чем смысл?
– В отвлечении внимания, – сказала она.
– От чего? – сказал он.
– Чтобы дестабилизировать фондовые рынки, – сказала она. – Чтобы скакали курсы валют.
– Теория заговора устарела еще в прошлом году, – сказал он. – Или в позапрошлом. Или в позапозапрошлом. Plus ça change[15].
– Change[16] уж точно происходит, – сказала она, произнеся это слово по-французски, как и он. – Не говоря уж о буквальном изменении климата, происходит полный сдвиг времен года. Мы как будто все время идем в снегопад, пытаясь докопаться до того, что в действительности происходит за всем этим шумом и шумихой.
– О временах года я готов болтать круглые сутки, но у меня работа, – сказал он.
Он открыл ноутбук и начал просматривать сайты, на которых еще могли остаться твердые дезодоранты определенной марки. Тот, которым он пользовался много лет, недавно был снят с производства. Она прошла через всю комнату и ударила по экрану ноутбука тыльной стороной ладони. Шарлотта ревновала его к ноутбуку.
