– Выставку здесь организовывал. И кроме того, он с женой развелся.
– А без жены, значит, там не положено?
– Папа, ну о чем ты… – Ох до чего же мучительна эта обязательная процедура знакомства. – Что, ну что ты имеешь в виду?
Он понял, помолчал.
– А я такой порядок одобряю. – И кивнул, словно сам себя убеждая. – Это правильно. У холостых за границей мысли с государственных дел сбиваются. Ты тоже разведенная… Может, набрались оба ума-разума, заживешь наконец путем. Когда расписываться решили?
– Не знаю. Мы еще ничего не решили, давай пока не будем об этом…
– Вот тебе раз. А мы думали – будет что-то вроде помолвки. Мать вон сколько всего наготовила.
– Папа, мы посидим немножко, обязательно, но только у него очень мало времени, и, когда я скажу, что нам пора, – давай без демьяновой ухи, ладно?
– Не учи ученого. Не такой уж твой отец солдафон…
– Я знаю.
– …был за границей. Прага, Берлин… В сорок пятом году. До Женевы, правда, не дошел, – он поглядел на меня и улыбнулся, но как-то невесело. – Что ж, дочка дошагает.
На церемонии закрытия выставки, где Герберт не обещал большого веселья, веселья никакого и не было.
Какие-то дядьки произносили речи про дружбу и техническое сотрудничество, про контакты и контракты, и пока это все длилось, мы с Лариской, Валюшкой и Сашкой стояли в толпе, как чужие на празднике.
Правда, я одно поняла: Герберт действительно тут самый главный, и, как один оратор отметил, не будь его, никакой бы выставки не было. И ни контактов, и ни контрактов. Герберт стоял далеко от меня, в центре событий, у камер и микрофонов, затянутый в серый костюм и в бабочке. Я все пыталась поймать его взгляд, но Герберт был строгим, важным и неприступным.
Зато потом, когда церемония закончилась, отщелкали камеры, погасли прожекторы и сыграли гимн, – все как-то быстро переменилось. Толпа направилась к экспонатам, дядьки, произносившие речи, – через площадь, к гостинице Морфлота, а все остальные, которых немного осталось, – в дверь налево. За ней оказался уютный зал приемов, и мы под руководством Герберта очутились в этом зале.
Самые активные сразу же бросились к столу с выпивкой, закуской и горками тарелочек. А тем, кто остался около Герберта, – видимо, самым близким сотрудникам и друзьям, – он, взяв меня под руку, представил очень значительно:
– А это – Ольга.
И все посмотрели на меня с пониманием и уважением.
Играет негромкая музыка, гости стоят и сидят с тарелками и рюмками в разных концах зала, кто такие – непонятно, одеты разношерстно, говорят на самых разных языках, едят и пьют, и вообще – обстановка непринужденная. Только вот мое положение не очень понятное. Вроде бы я здесь такой же гость, как все, а вроде бы и хозяйка – во всяком случае, гости после заявления Герберта, кажется, так меня воспринимают. Сам Герберт расхаживает среди гостей с рюмкой, ободряюще улыбается мне издали, и я улыбаюсь ему, улыбаюсь гостям направо и налево. Вот Лариска – та поразительно быстро здесь освоилась: дымит, тянет коктейль, режет правду-матку бородатому иностранцу:
– Если бы нашим специалистам платили так же, как вашим, еще неизвестно, кто бы двигал технический прогресс. Талантов в России – навалом! Вот у нас, скажем, есть один мужик на автобазе…
Улыбаюсь ей, улыбаюсь ошалевшему бородачу.
А Валюшка грустная, насупившись, сидит в углу, делает вид, что глядит журнал. А сама напряженно следит за Сашкой, который нетвердой походкой, но сияя, как самовар, несет через зал стакан с джусом какой-то коротко стриженной диве.
