А дикий шквал всё не прекращался. Женщины и юные девочки и раньше звонили, попросить совета, поддержки и прямой помощи. Но сейчас будто кто-то дикий и пьяный от безнаказанности, замахом отмечал возможность отделаться за него штрафом. Дарью разрывало от желания помочь и бессилия, с которым она каждый раз сталкивалась. Простые слова не помогали, уговоры не действовали. Их с Людмилой женщины не слышали, Даша по голосам понимала – они не верили. «Ты там, а я-то здесь!..»
Это было настолько пугающая лавина, что в какой-то момент Даша почувствовала, что ей приходится заставлять себя отвечать на звонки. Хоть днём, хоть утром, хоть ночью. Людмила Северовна поставила переадресацию вызовов на свой номер и бесконечно повторяла: «нужно вызывать полицию!»; «нужно писать заявление!», «нужно снимать побои!»; «теперь особенно нужно!» и каждой из них говорила: «называйте адрес, мы приедем… Ну или приезжайте сами, вместе всё решим». Тоже самое она сказала и Дарье, когда та позвонила и разрыдалась: «как я могу? Сижу тут в тёплых тапках! А их так много… Мне не хватает каких-то правильных, нужных слов!..». Даше казалось, что она проваливается в колючий ледяной наст. Он трещит, отламывается тонкими ледышками и проникает под кожу.
В те тяжелые несколько недель, перестав рыдать от невероятности происходящего, Дарья и поняла, что она не может оставаться только голосом по телефону. Потому что каждый такой разговор повисал в воздухе и разъедал изнутри мрачными предположениями. «Я не могу тут просто так сидеть», – сказала она и с тех пор появлялась везде, где могла. Приезжала и, представившись соседкой, вызывала полицию. С другой разговаривала через дверь. Третьей покупала по сброшенному из форточки паспорту билет на поезд. Передавая его из рук в руки, Дарья чувствовала себя смелой и настоящей, способной хоть что-то предотвратить. Как в двенадцать лет, когда говорила загулявшему с толпой хулиганов, Кириллу «пойдём домой».
Вера, заметив, как дочь начала задерживаться, уходить по вечерам или даже в ночь, сначала предположила самое хорошее и даже в глубине души порадовалась – наконец-то! И каким же было её разочарование, когда она поняла, что Даша уходит не на свидания. Деньги у неё начали ускользать, но никаких обновок не появлялось. Мама вздыхала и спрашивала: зачем? Дарья пожимала плечами и говорила, что это важно для женщин, у которых всё не так хорошо, как у некоторых. И для неё самой это очень важно. И невозможно было понять, что из этого важнее. Поэтому мама только вздыхала, просила быть осторожной и не лезть никуда очертя голову. Она даже досадливо рассказала об этом Светлане Тургаевой, когда та позвонила летом поздравить Веру с днём рождения. «Дашечка всегда была такой чуткой девочкой… Если б она не тянула моего Кирилла, где бы он сейчас болтался?».
Учителя относились к нему как к очередному троечнику-шалопаю на их голову, а Даше очень хотелось, чтобы это изменилось. Чтобы не только она знала, каким он может быть на самом деле и храбрым, и справедливым, и сообразительным. Она не знала, что именно надо делать, поэтому приставала к Кириллу, пытаясь то подтянуть по учебе, то втравить во внеучебное мероприятие, просто потому что по себе знала: учителя больше любят активных хорошистов. Кирилл ходил с ней по школьным конференциям, но и с теми одноклассниками, которых на конференции не брали, гулять не переставал. Когда Осокины решили, что в десятый класс Дарья пойдёт уже в городе, Кирилл пожал плечами и сказал только: «надеюсь, Дашка не будет реветь». А потом шатался по заброшкам практически весь май и чуть не завалил экзамены. Дарью мать на заброшки не пускала, каждый день говоря, что экзамены нужно сдать очень хорошо для перевода в другую школу. «Какую школу, зачем школу…» – бухтел Кирилл, когда возвращался грязный и голодный, а потом запирался в комнате.
