– Чего тебе надобно? – пробасил воевода, без всякой злобы взглянув на служку из-под нависших бровей.
– Боярин, вся глава города пришла к тебе, собралась в сенях, твоего веления дожидается.
– Чего им еще от меня надобно? – Иван Васильевич кинул в тарелку не обглоданную до конца куриную ногу, махнул рукой. – Ин ладно, пускай входят.
Холоп поклонился, ринулся вон исполнять повеление и вот уже горница наполнилась народом: нижегородские князья, бояре, казначеи, духовенство, привнеся с собой запах зимы. Встали в ряд, поклонились Хабар-Симскому как равному. Воевода встал, усадил их на скамьи, проявляя уважение, только потом вопросил:
– По какой нужде пожаловали в столь позднее время?
Ответил за всех самый знатный и самый высокий из бояр, Петр Григорьевич:
– Иван Васильевич, худо дело, худо. Убитых несколько десяток, если не сотен, хоронить не поспеваем. Город наполнен женщинами и младенцами, крик и стенания повсюду. Мужиков не хватает на стенах, а одним нашим ратникам не сдержать натиска поганых. Что прикажешь, боярин?
Хабар-Симский, заложив руки за спину, заходил туда-сюда, собираясь с мыслями. Прав Петр Григорьевич, надобно что-то делать, иначе в самом Нижнем Новгороде поселится такой страх, что скосит живых быстрее пушек противника. На ум припомнилась городская темница – там взастенках томились не одни лишь лиходеи да тати, но также пленные литвины, кои не питали никаких надежд на возвращение. Да, пленные, им все одно помирать, так неужели не пообещать им свободу за спасение Нижнего Новгорода? Хабар-Симский даже просветлел от подобной мысли, повернувшись лицом к собравшимся, ответил:
– Взастенках темницы мы держим пленных литвинов, взятых еще при ведрошском сражении. Повелеваю: освободить всех заключенных и вооружить их, поставить на стены города.
– Не опасно ли, боярин, разбойникам поручать сие? – вопросил кто-то.
– Иного выхода нет, а иначе нам не устоять, – таков был ответ.
Потекли дни затянувшейся осады. Мухаммед-Эмин, так надеявшийся взять Нижний Новгород с первого броска, ныне осознал, что не ранее весны может случиться чудо. Литвины и русские, коим была дарована свобода, с благодарностью и крестным целованием приняли присягу победить или погибнуть. С воодушевлением стреляли они из пушек и пищалей по татарскому лагерю, с радостными возгласами скидывали взбирающихся на стены супостатов. Ударили морозы и порешили русские схитрить: облили ночью городские стены и ворота водой, а к утру они крепко-накрепко примерзли, покрывшись толстым слоем льда; и сколько татары ни старались пробить стены, но ничего у них не выходило. А русские ратники сверху смеялись вслед вражеским воинам, потрясая оружием, выкрикивали непристойные словечки. Приободрился Нижний Новгород, ожил. Женщины и дети уже не плакали в молитвах, а выходили на улицы ради помощи ратникам: таскали для них воду, пекли горячие хлеба, и вот уже и тут и там между молодыми воинами и девицами завязывались дружеские-полюбовные разговоры, слышались смех и хохот.
Не прошло и двух дней, как заметно потеплело, вот тогда-то Мухаммед-Эмин и велел подкатить к стенам тяжелые мортиры, установить их заместо поженных деревенских изб. Глядел на врага со стены Иван Васильевич Хабар-Симски й, прищурившись, ожидал увидеть на линии горизонта московское воинство, но никто так и не пришел на помощь: должно быть, Иван не добрался до столицы, попал в плен либо решил обмануть его доверие – ежели последнее, то будь он проклят!
