– Ещё кто-то видел Серегину смерть? – чуть задумавшись: поверить ли Побилату – поинтересовался Князев.
– Вряд ли. Мы чересчур далеко от места сражения удалились.
В палате вновь зависла тишина.
«И всё-то у него без свидетелей. – размышлял про себя Валерий. – Из плена вышел один. С Мухановым был один. Мутный он всё же парень. Сам себе на уме!»
– Командир, давай-ка мы помянём твоего товарища. – вдруг обратился к Князеву лётчик.
– А есть чем?
– Обижаешь. – засуетился Дмитрий. – Уж чего-чего, а выпивка у лётчика завсегда имеется.
Волкодаев встал на костыли. С гранёным стаканом и бутылкой, извлечённой из-за тумбочки, пилот «обошёл» каждого из мужчин, не забыв естественно и о себе. Теперь-то и стало понятно Князеву отчего Дмитрий постоянно навеселе, непрерывно шутил и встревает в любой разговор.
Едва успели выпить, как в палату заглянула розовощёкая медсестра.
– Волкодаев, едрить твою налево!.. – прикрикнула она на лётчика, взмахнув руками. – …Ты совсем что ль сдурел? Уж в открытую квасишь. Живо в кровать. Дежурный врач вот-вот с обходом пойдёт.
– Верка не заложит. Она нормальная девчонка. – укладываясь на своё место, пояснил Дмитрий. – В отличие от Светки. Вот с ней, шутить не советую. Мегера.
– Ну, а ты, Волкодаев? Каким образов до своих добрался, после того, как из плена бежал? – наблюдая за неуклюжестью Дмитрия, за его несуразными перемещениями меж коек, дружески улыбнулся Князев.
– О том, как мы угнали чеченскую «Ниву», ты и от Побилата, наверняка, уже наслышан. Главное, я ему говорю: прыгай из машины. А он, твой лейтенант, как баран упёрся. Дескать, давай ты первым. Тогда-то я и выпнул его из салона. Такого пенделя ему дал, что и сам оказался вне машины. Быть может, как раз это меня и спасло. Тут взрыв. И я уже лечу прямиком в пропасть. Дело в том, что пока я вышвыривал лейтенанта, за дорогой вовсе не следил, и «Ниву» слегка развернуло вправо. А там высота метров семьдесят. О многом, пока я летел вниз, успел подумать. Как кошка цеплялся за всё, что под руку попадалось. Камни, выступы, выбоины. Перед самой землёй за ветку какую-то ухватился, прилично снизив скорость своего падения. И всё же, прилично долбанулся. Ногу в двух местах сломал; руку; рёбра отбил до трещин. Лежу и не знаю: радоваться мне, что жив остался или в пору плакать. Ведь я оказался полностью переломан на вражеской территории. Пытался ползти, да только всё без толку. Хоть волком вой от бессилия. Так бы и сдох с голоду; либо птицы хищные, как падаль меня заклевали, если бы не старик-чеченец.
По началу, мне показалось, будто бы это кто-то из боевиков. Притаился. Когда ж понял, что он без оружия, принялся ему маячить: дескать, помоги, в век тебя не забуду. Близко подойти он видимо побоялся. Стоит, издалека меня рассматривает. Потом полез в свою котомку. Не за кинжалом ли, думаю? Нет. Вынул лепёшку и мне бросил, да и пошёл дальше. Почему-то я был полностью уверен в том, что пошёл тот старик бандитам меня сдавать. Уж смирился. Вновь лежу, жду своей последней участи. А среди ночи за мной наши пехотинцы на БМП примчались. Хочешь верь, Князев, хочешь не верь. Да только, когда лежал я на дне той пропасти, голодный и нетранспортабельный, с радостью был готов сдаться даже Даудову. Только бы жизнь свою хоть на немного продлить. Ну что, командир? Может, повторим? – и Волкодаев пощёлкал своим ногтем по гранёному стакану.
