– Око за око.
Стеша в оцепенении прислушивалась к зловещим словам. Наваждение не отпускало. В забытье проваливалась в бескрайний колодец, летела между бетонных стен в бесконечность. В бредовом видении, старуха протягивала ей свернутое конвертом одеяльце, не спеша разворачивала, встряхивала, из свертка падал ребенок, летел вниз. Она, в надежде поймать, протягивала руки, не успевала подхватить беспомощное тельце, синюшный трупик в подсохшей крови лежал на холодном кафельном полу. Бежала к нему, тормошила, растирала маленькие ручки, кричала без звука, до хрипоты. Цыганка довершала пророчество:
– Кровь за кровь. Зло бесконечно.
Стеша знала о теории вероятности, о случайных роковых, совпадениях, но то что произошло с нею и Полей, попахивало мистикой. Будто карма, разделенная одна на двоих. Чушь, за гранью разумного. но влияние судьбоносного рока налицо, Поля и она потеряли своих детей. Хотелось уснуть и проснуться наутро в другой, счастливой жизни. Забыть все беды и боль, несчастья вытереть ластиком.
Она уже смирилась со своей судьбой, решила одна воспитывать ребенка, теперь отобрали мечту полностью, осталась только долгая пустота в душе и внутри живота.
– Не кисни. Молодая, еще нарожаешь, дело не хитрое.
Доктор, при выписке, произнес это скучным, монотонным голосом. Что у них за привычка, не смотреть в глаза? Насмотрелся, наверное, на дурочек, горько усмехнулась своим мыслям, дело то житейское, одним больше, другим меньше, сочувствия на всех не напасешься.
Депрессия долго не отпускала, видеть никого не хотелось. Через три месяца, сидение в четырех стенах опротивело, в институт не захотела, многие знали ее историю и лезли в душу, устроилась на автомойку только чтобы мать не расстраивать своим видом.
Среди людей, вроде, полегче стало. Разговорами особо не баловались, мойка одна на весь городок, очередь расписана на неделю вперед, так что с расспросами никто не приставал. Некогда разговоры разговаривать. За короткие перерывы перекусывали, перебрасывались парой фраз. Работа грязная, но денежная, это она поняла немного позже.
Фома, единственный представитель мужского пола на автомойке, разъяснил нюансы. Он работал дольше всех, командовал, составлял график работы, сдавал выручку, вроде как старшой. Стоял на кассе, вел учет услуг, деньги за проделанную работу складывал в поясную сумку. Идейный расист, знал наизусть творение Гитлера Майн кампф <Моя борьба>. Считал себя чистым арийцем, носил черную бандану, украшенную свастикой, повязанную поверх джинсовой кепки. Такую же, джинсовую, куртку с парой десятков мотивирующих значков времен СССР. Исторические даты знал наизусть, спорил отчаянно, до хрипоты, с теми кто сомневался в правильности его знаний. Ненавидел сексуальные меньшинства, женщин, часто пил и безбожно воровал. Потрошил выручку, вынужденно отделял крохи от краденного пирога, раздавал коллегам, чтобы не сдали, кидал им по нескольку сотен. Сколько плыло в его карман, никто не знал. Любил пылесосить в салонах авто. Выполнял эту услугу особо тщательно с фанатизмом, довольные клиенты часто оставляли на чай за вылизанный ковролин. Усладой его души был перестук вытянутой из потаенной щели монетки, пока летела, билась внутри ребристого шланга, влекомая воздухом внутрь ревущего агрегата, Фома блаженно улыбался.
В конце каждой смены мыл пылесос лично. Это был особый ритуал, священнодействие. По локоть в грязных разводах, подобно старателю на прииске, шарил пальцами в мутной жиже, доставал копеечки из глубокой утробы профессионального пылесоса. Мокрые, они слипались между собой, оттирал цепкую въевшуюся грязь, жвачку и волосы. Раскладывал на белоснежном полотенце, подсушенную добычу отправлял в карман. За неделю наскребалось на пару бутылок дешевой водки.
