Юбилей станции совпал с майскими праздниками. Отмечали с размахом, тридцать человек собрались за одним столом. Прибитые течением жизни к одному берегу, разно-одинаковые, тертые жизнью, каждый со своей судьбой. Подтянулись из боксов шиномонтажники, мойщики, маляры, диагносты, электрики, автомобильные боги вдыхавшие жизнь в битые, изношенные, железные тела. Директор не поскупился, столы ломились, шашлыки, шурпа, копчености, икра. Много закуски, много пива, водки, шампанское и вино для девчат с мойки.
СТО восстановленная после пожара, бывший владелец отказался платить дань браткам, процветала, приносила хорошую прибыль. Михаил залпом опрокинул стакан беленькой, степенно закусил молодой хрусткой редиской. Фома сидел за столом напротив него и с упоением рассуждал о прелестях фашизма. Время от времени вскакивал, выкидывал правую руку вперед и кричал:
– Зиг Хайль!
Быстро усаживался обратно, впивался в душистый кусок мяса, упоенно молотил крепкими зубами халявную закусь, с аппетитом облизывал жирные пальцы. Мужики, любители потешиться, стабильно и настойчиво пополняли его стакан. Михаил подолгу, не моргая, смотрел на оборзевшего пьяного Фому, слушал. Не выдержал, душа закипела, за деда и отца стало обидно, вот за таких отморозей сложили головы, сражались, лили кровь. Желваки заходили ходуном. Неожиданно для всех спросил:
– Фома, вот ты ненавидишь голубых, а переспал бы с педерастом за большие деньги?
Парень задумался, перестал жевать, весь покрылся испариной, бисер пота усеял лоб. Все притихли и слушали затаив дыхание, назревала развлекуха. Вполне серьезно ответил, рассуждал сам с собою, забывшись с пьяну, произносил мысли вслух:
– Нужно подумать, так просто не решить, какая цена вопроса, за сколько?
Бил Фому долго и вдумчиво, пока не оттащили, пора было расходиться, да и жалко стало дурака. Кличка"Голубой нацик» приклеилась намертво к Фоме. Грезы о своей чистой, арийской крови перенес в новое русло, с упоением брехал, якобы, является потомком внебрачного сына графа Колокольникова, сосланного в деревню, которая впоследствии разрослась и стала нашим городом. Сослал сам Петр Первый за распутство. Тут же, в этой деревне, известный одному Фоме, опальный граф, утопил нажитое добро в реке, бежал за границу.
Золотой кувшин, наполненный драгоценными металлами и каменьями лежал на дне местной речушки. Фома делился идеей нанять водолазов, найти кувшин, и много другого, сокрытого тиной, добра. Подозрительно мелкая речушка, скрывала, также, танк, он знал где. Головой ударился о дуло, когда нырял. Даже орден там нашел, продал коллекционеру.
Фома повышал авторитет. Тертые мужики посмеивались, гнали его, им надоело слушать бредни. Девчата с мойки неохотно поддакивали, он как и прежде был у кассы, раздавал левак. Приходилось соглашаться сего россказнями.
В полку прибыло, пришла новенькая, попала в смену со Стешей. Оля Русакова, высокая и стройная, с перебитым носом, окрещенная Фомой: «очередная проститутка», называл так за глаза. Брызгал слюной, возмущался, почему потаскух берут на работу.
Оля жила на окраине города, недалеко от тюремной зоны. Высокий тюремный забор, увенчанный колючей проволокой, делил жизнь пополам. Оля, еще будучи подростком, занималась перекидами. Деньги долетали в сторону воли в сигаретных пачках с камушком для весу и просьбой на бумажном клочке. Большую часть суммы состригали конвойные. Они за мзду закрывали глаза на нарушения. Заключенные, чаще, просили сигареты. Излишек после покупки, являлся наваром за работу. Прикупив требуемое, подростки шли к заброшенной водонапорной башне. Ржавая, ненужная, высилась громадой неподалеку от тюремного забора. Лезли наверх с"зарядами» сигареты в пакете с камнем, с верхотуры перебрасывали обратно.
