Злые духи - страница 18

– Нет, не могу.

– Я согласен прибавить вам еще пятьдесят франков.

– При всем желании не могу – я и так очень устаю. Возьмите кого-нибудь другого.

– Ах, вы знаете, что я привык работать с вами.

Он встал, потянулся. С его лица понемногу сходило спокойное выражение и заменялось его обычной насмешливой улыбкой.

– Тая, доставьте мне удовольствие: оставайтесь обедать, – вдруг, словно вспомнив что-то, очень ласково попросил он.

– Что вы, Леонид, у вас парадный обед.

– Глупости, Тая, поезжайте, переоденьтесь, я заплачу за такси, у вас есть белое платье. Вы такая милая и трогательная в нем.

Он присел на край стола, где она убирала бумаги, и, слегка прищурив глаза, смотрел на нее.

Она подняла голову и серьезно посмотрела на него.

– Бросьте, Леонид, я много раз просила вас не делать меня орудием для извода Доры и других людей. Я всегда чувствую себя ужасно глупо. Вы заметили, что Дора не подала мне руки?

– А это вас очень огорчило, маленькая Тая?

– Очень.

– А за что вы так любите Дору? – снова спросил он.

– Люблю, потому что Дора добра, проста, искренна, зла никому не желает и не сделает сознательно.

– Тая, я не встречал женщины очаровательней вас! И никого не люблю больше, чем вас, и…

– Что же, Леонид, вы не оканчиваете: «…и оставайтесь обедать, чтобы Дора сердилась». Вась это забавляет, а меня огорчает.

– Знаете, Тая, мне один человек сказал, что ему бы хотелось, чтобы люди знали мысли друг друга, – я нашел, что это скучно. Но я сознаюсь, что я не прав: мне очень нравится, что вы так меня понимаете, но, к сожалению, одного вы не угадываете, что я вас действительно очень люблю.

Она спокойно собирала листы рукописи в большой портфель.

Он через столь нагнулся и заговорил нежным тихим голосом:

– Вы сердитесь? Дорогая, родная… моя милая, милая Тая.

Она посмотрела на него и покачала головой.

– Чего вы кокетничаете, Леонид? Ведь мы одни, и никто нас не видит – ведь не для меня же?

Мне-то все равно, но я вижу, что вы затеваете новую мистификацию. Бывало, в детстве я помогала вам разыгрывать привидения в «Чагинском» или материализацию духов на спиритических сеансах вашей тетушки.

Все это было безвредно, но теперь ваши шутки делаются злее – и я вам не помощница.

Он смотрел на нее все с той же почти страстной улыбкой и тихо положил свою тонкую руку на ее руку.

– Бросьте, Леонид, – сказала она, спокойно отнимая руку. – Я не m-me Вурм и не Варя Трапезонова.

Ремин шел к Лазовской, охваченный давно не испытываемым радостным волнением.

Серый день разъяснел. Солнце уже село, и только край неба еще светлел прозрачным оранжевым светом.

Остановившись на Pont-neuve, он смотрел вдаль. Ему нравился Париж в сумерки, как, впрочем, и во всякий час, а это место он особенно любил, – эти, теперь голые, ивы у памятника Генриху IV, с остатками желтых листьев, эти угрюмые, черные башни Palais de Jusitce направо, стальную Сену, на которой догорали оранжевые краски заката, и изящно-величественное здание Лувра на другом берегу.

Певец зданий, он любил здания, он любил города больше природы, природу же он любил как рамку для зданий. Природа казалась ему чем-то отвлеченным – она была ему малопонятна и как будто пугала его своей грандиозностью. Здания он творил сам, или такие, как он… а там…

Самое грандиозное здание показалось бы песчинкой у подножия горы, и он не любил гор, не любил и широких полей.

В городе он мог целыми днями гулять по улицам и из узких переулков позади Halle'a переходить в квартал Тампля. Он знал все остатки старины в этих кварталах.