Змея - страница 20

Когда меня бросают в мою сырую темницу, все вообще становится неважно. Без ключа я тут в ловушке до тех пор, пока они ни придут снова, чтобы отвести меня на виселицу.

Я соскальзываю по стене, борясь с отчаянием. Судилище научило меня лишь тому, что король ставит власть превыше всего, включая сына.

Торин. Всякий раз, когда я о нем думаю, мое сердце сжимается от страха самого худшего. Какая участь его ждет? Не заставит ли отец его заснуть вечным сном? Или хотя бы на долгие годы? Сможет ли его тело выжить в таком неестественном сне, будучи уже ослабленным раной?

Поток мыслей сворачивает к моей собственной судьбе. Я ощущаю кожей веревку, грубую, царапающую, ощущаю, как она затягивается и выдавливает из меня жизнь. Какое-то мгновение мне представляется, что Бронн прорывается на место казни, спасает меня и сжигает дворец дотла. Но я тут же улыбаюсь собственной глупости. Он не станет рисковать командой ради такого бессмысленного предприятия. Что толку, если мы погибнем оба? А может, он придет посмотреть, и тогда его лицо станет последним, что я увижу перед тем, как меня поглотит темнота?

Нет. Я больше никогда его не увижу. Мой всхлип отдается в ночи одиноким эхом.

Но если мне суждено умереть, я не покажу своих страданий. Я Гадюка, нравится это королю или нет, я выстою до конца. Я молча вспоминаю имена всех присяжных, подписавших мой смертный приговор. Они еще пожалеют, что встали на сторону короля. Даже если мне не удастся прийти за ними с того света, я уверена, что Бронн найдет способ расквитаться с ними за мою смерть.

При звуке приближающихся шагов я вскакиваю на ноги. До рассвета еще далеко, и я не могу взять в толк, с какой целью меня кто-то решил проведать. К моей камере направляется незнакомый стражник с блюдом в руке.

– Последний ужин, – говорит он хриплым и резким голосом.

Я хмурюсь, но подхожу, чтобы рассмотреть содержимое блюда.

– Зачем королю разбазаривать еду на покойников?

– Не уверен, что это можно назвать едой, – отвечает он с ухмылкой.

Я протягиваю руку к принесенной буханке хлеба, ударяю ею по железу решетки, и хлеб отзывается так, как если бы был из камня.

– Жду не дождусь, – говорю я, собираясь положить дары обратно на блюдо, но стражник уже отходит.

– Не подавись, – говорит он и поворачивается, собираясь удалиться, – а то испортишь завтрашнее представление.

Он уходит раньше, чем я успеваю задать ему наболевшие вопросы. Есть что-то странное в том, как он предупредил меня, что-то неестественное, что вызывает во мне подозрения, почти рождает надежду… и, если к этим ощущениям вообще стоит прислушаться, сейчас самое время.

Я впиваюсь в черствый хлеб ногтями, что непросто, и расковыриваю до тех пор, пока не укалываю палец обо что-то, прячущееся внутри. Игла.

Шарп. Должно быть, он нашел способ передать ее мне, вот почему я не видела этого стражника раньше. Я молча благодарю его. Он дал мне шанс, и я не упущу его.

Тюремщик и двое других охранников сидят в дальнем конце тюрьмы за столом и во что-то играют. Они уже наелись и напились, пытаясь не заснуть, и теперь не обращают никакого внимания на то, что творится в камерах, которые, как им кажется, надежно заперты.

Присев на корточки, я тянусь пальцами, пока не нащупываю замок на решетке, и между делом вспоминаю Грейс, которая вот так же спаслась из королевской темницы. В тот день она открыла замок шпилькой для волос, но игла тоже сгодится, а ощущение присутствия моей подруги настолько сильно, будто она сама стоит рядом и смотрит, как движется защелка. Я медленно и беззвучно перетягиваю цепь через прутья и собираю в ком. Это оружие лучше, чем никакого.