От реки и леса через поле к высотке медленно подкрадывалась пелена утреннего тумана.
В воздухе повеяло горьковатым дымком. Мужчины враз потянули носами.
– Дупель кашу варганит, – сказал Боксер и принюхался, – из концентрата. Перловка. Кстати, комбат, что за кличка такая – Дупель – и почему ты так к нему обращаешься? А? – Буров усмехнулся: – Тут такая история. Дупель в свое время был в Харькове заведующим крупной овощной базой, а жена его там же была главбухом. По весне на базе картошку и капусту перебрали, да только акт о списании гнили составили неправильно. Жена, он говорит, не досмотрела ошибку. А тут проверка. И недостача. Большая недостача. Муж, чтобы спасти жену, взял все на себя и, понятное дело, угодил в лагерь.
Боксер насмешливо скривился: – Ну, да, ну да! Хм, акт, видите ли, составили неправильно. – Комбат ответил: – Ты, конечно, можешь думать как угодно, а я ему, Дупелю, верю. Ладно. Рассказал он мне как-то, что никогда на воле он ни на кого не кричал и не ругался и, уж тем более, матом. По нутру своему не может он по матери ругаться. А хлебнул лагерной жизни и понял, что не ругаться здесь нельзя, невозможно не ругаться. И придумал себе ругательство – «дупель твою, дупель в голову, в дупель тебя», – и так далее, и вроде выругался, чтобы полегчало, и опять же маму ничью не оскорбил. Так и приклеилась к нему эта кличка. А почему я его так называю? Потому что его полное имя – Кнауфшниперзон Элохим Бенгурионович. Ну-ка, повтори быстро! – Комбат усмехнулся: – Не можешь? То-то! И я быстро не могу. Потому и Дупель. Да он и не обижается. Спросил я у него как-то: неужели ты не мог объяснить и показать проверяющим, что нет у тебя недостачи, а есть техническая ошибка при составлении документа. Задумался он и ответил мне, странно ответил, мол, в Библии, в книге Екклесиаста сказано: «Где слово царя, там власть; и кто скажет ему: «что ты делаешь»? (Библ. Еккл.8.4. – Прим. авт.)
Солнце поднялось над лесом и моментально растопило туманную пелену.
– Ну, поболтали, и хватит, – комбат поднял к глазам бинокль и стал рассматривать позиции. – Молодцы твои ребята, Боксер, – похвалил Буров, – хорошо замаскировали передовые окопы, даже отсюда, сверху, они еле просматриваются, молодцы. Иди и проверь все остальное, иди. Не успел Боксер покинуть траншею, как в нее запрыгнул боец: – Товарищ комбат, я от комроты Пешкова. Докладываю: ваше приказание выполнено, саперы вернулись и уже закончили работу на высотке. – Хорошо. Свободен. Боец выскочил из траншеи и побежал назад, а комбат подумал: «Надо бы пойти посмотреть», – хотел уже, было, вымахнуть из траншеи, но увидел приближающегося по склону командира полка.
– Здравия желаю, гражданин полковник. – Привет, привет, – ответил тот, запрыгивая в траншею. Мужчины пожали руки и тут же одновременно повернули головы на звук выстрела. «Заградотряд, – проскочило в голове Бурова, – и опять ТТ». – Полковник тихо произнес: – Что за стрельба там у них? – и повернулся к комбату: – Ну, как у тебя тут? – и, не дожидаясь ответа, встал рядом и уставился в бинокль: – Так, так. Неплохо, неплохо. И даже раньше срока управились. Ну, что скажешь, комбат?
– Скажу. Мне хотя бы штук двадцать – тридцать автоматов.
– Да где же я тебе их возьму?
– У заградотряда. Им они ни к чему. И винтовками обойдутся.
Полковник суровым долгим взглядом уперся в глаза Бурова и веско сказал: – Я думал об этом, комбат. Да, как старший воинский начальник на вверенной мне линии обороны и территории я могу это сделать, но ты понимаешь, что потом меня ждет? Военный трибунал! Ведь это войска НКВД, – комполка растянул: – ЭН-КА-ВЕ – ДЕ, понимаешь? Донесут, что я их разоружил перед немецким наступлением. А это, если не пуля, то штрафбат. А я не хочу дурной пули и не горю желанием стать бойцом твоего батальона, понимаешь?
