– Привет, с днём рождения!
– Привет, спасибо.
Прошёл мимо. Вставил ключ в замочную скважину. Обернулся.
– Слышь, кстати, не хочешь на пару недель смотаться… на Бали?
Вика подумала, что он намекает на истраченные доллары, отшутилась:
– Для начала лучше в Египет.
Открыл дверь:
– Ну, в Египет так в Египет. Заходи.
Дверь закрылась. Через минуту раздался протестующе-пронзительный женский визг, хорошо слышимый на лестничной площадке и в смежных квартирах:
– Ай! Ма-нь-яяяя-к! Маньяк проклятый!!!
Более всего Славик, не зная того сам, был душевно благодарен низкорослым молоденьким вьетнамкам, похожим на девятилетних девочек-подростков, живших в подсобном подвальном помещении камеры хранения китайского рынка, здесь и работавших. За тот великолепный треск и лёгкость неимоверную, с какой рвалось под его руками элитное, невыразимой красоты женское нижнее бельё от самых лучших итальянских фирм, пошитое их миниатюрными тонкими пальчиками.
Она любит нападать внезапно, например, когда принимаешь ванну и от горячей воды кверху поднимается пар. Стоит при этом немного расслабиться, намылить лицо, голову, тут и жди неприятностей – кинется сверху молчком, острыми когтями вопьется в шею, расцарапает до крови мокрую спину, особенно болезненны тычки с размаха куда-нибудь в лицо или плечи. Льнет на влажное необыкновенно. Вставать в полный рост, находясь в ванне, давно никто не смеет, ибо при наличии горячего, мокрого тела, пребывающего практически в ее трепещущих объятиях, Финюша дуреет, и, стало быть, уберечься от яростных атак в принципе невозможно. Когда стены комнаты имели беленую известью поверхность, за мгновение до нападения слышался стремительный шелест, но после того, как их выложили гладкой плиткой, все происходит в полной тиши, если, разумеется, не считать плеска воды и собственного вскрика. Привыкнуть к этому невозможно.
С коварством пленницы-дикарки долгие годы живущей в чужом доме, она мстит всем подряд без разбора, несмотря на то, что давно уже стала почти членом семьи. Испортился характер от долгой жизни в темноватой комнате с одним наглухо закупоренным окном, выходящим на запад без солнечных лучей, яркого южного неба и горячего ветра. Что касается меня, вот честное вам слово, выпнул бы вон за дурное поведение со страшным треском прямо на сибирский мороз, и даже не расстроился ни капельки, если бы тому всеми силами не препятствовал дядюшка Жо, который сам-то давно сменил квартиру, оставив за нами право трепетать при посещении ванной комнаты, но, заметьте, каждый раз при встречах неизменно интересуется судьбой своей воспитанницы: «Как там моя Финюша поживает?».
Летом Жо приходит довольно часто, зимой сам сидит пленником Деда Мороза безвылазно в девятиэтажной панельке, как в крепостной осаде, не высовывая носа даже на балкон. Тем не менее, зимние встречи с дорогим Жо – лысым старичком на седьмом десятке, обладающим лицом дерзкого, смышленого шимпанзе, происходят весьма регулярно: в пятницу после работы я покупаю и заношу им продукты на следующую неделю. Физиономия дяди в многочисленных глубоких морщинах, красновато блестит, зубов раз два и обчелся, дыхание с гармошечным сипением и пересвистом обмороженных бронхов.
Как-то, в бытность свою молодым прорабом, принимал он активное участие в эксперименте по непрерывному бетонированию тела плотины в зимних условиях. Две недели морозов за сорок градусов удачно совпали с самым ответственным этапом проекта, и в те дни дядя практически жил на плотине, согревая ее не только специальным излучением, но и теплом своей души, благодаря чему (по его мнению) эксперимент удался на славу. Только сам излишне переохладился, сделался чувствительным даже к небольшому холоду, наподобие того, как однажды обгоревший человек с трудом переносит обычный жар печи, возле которой ему приходится ныне велением судьбы работать поваром. Очередная зима добавляла новые ожоги, пока лицо Жо не набрякло и окончательно не покоробилось, сделавшись похожим на скальп, что бравые английские солдаты сняли еще с живого краснокожего, а потом, по приказу начальства, вернули обратно, натянув чулком не вполне верно. Косовато сидит, отваливается кожа у глаз, торчит красное мясо и рот, будто порванная дыра – сразу видно не старались вражьи души, не хотели сделать толком, так, смеха ради исполнили приказ, чтобы еще сильнее поиздеваться над несчастным аборигеном. И это несмотря на то, что Жо после первой плотины кутался будто кабинетная мадам, уже при минус двадцати в сто одежек, тридцать застежек, от горла до глаз заматываясь шерстяным шарфом, сверху шапку с опущенными ушами натягивал по самые брови – лица не видать. Разве так должен выглядеть бравый строитель коммунизма?
