– …шьёт? – у них в доме на Долгоруковской портниха…
– Шьёт и порет. Нас с милицией выселили.
– У неё не было разрешения на работу?
– Ну, да…
Скитания бедных с двумя малыми детьми. Какими нелепыми бывают люди! Нет, чтоб выхлопотать разрешение, как у соседки с первого этажа Веты Штельманис. Одна комната в её квартире – ателье. Дорого берёт. Но дамы на автомобилях заказывают у Веты целый гардероб… Какой-то её «комплект» выбился в «прет-апорте». Эта глупая информация от мамы.
Рита приобрела шторы для будущей избы, на которую тоже заработает. А Валя – два кольца. У Гали нет покупок, и этим она довольна больше тех, кто что-то купил.
Настя вернулась без денег. У неё готовая посылка. «Матери» – кофту из какой-то японской мишуры. А «детям» – каждому комплект: кеды, куртка, джинсы, свитер. Себе – только тёплые носки, чтобы работать в резиновых сапогах на рыбе.
– Всё до копейки? – с укором глядит Валя.
– Мы, когда из Одессы уматывали, шмотки (у матери было полно), спустили за копейки. Норку даже… – Настя пихает в чемодан добро.
Об их побеге из одного города в другой она рассказывает равнодушно. А вот о великолепном болгарском моряке – с горечью.
Не договаривает подруга.
Маме трудно с папой, и он не договаривает, будто мама ему не ровня, будто она маленькая и глупая. Он говорит, что мама не понимает его (ну, а с тёщей, тем более, говорить не о чём): «Тебе не понять, Инга».
Тайна отдаляет. И Сандра одна на этом Шикотане.
«Отдых» кончился (глупая прогулка), а утром опять: сапоги, фартук, колпак, ледяная вода…
Скорей бы конец путины, уехать с этого острова и не думать о нём никогда.
4
…– Глухота, – разводит он руками.
– …Ты не понимаешь папу, – у неё в дебатах с мамой и бабушкой аргументы Георгия Евгеньевича.
– Чего-чего? – взглядывает мама так, будто шкаф заговорил.
– Настроил! Ребёнка! Против матери! – выкрикивает бабушка.
– Бабушка, а с тобой и вообще не о чём говорить! – дерзит «ребёнок».
Они скандалят. Орут друг на друга. Потом ревут, но только Сандра и бабушка. Мама никогда.
– Тебе многое непонятно. – Любимая фраза мамы.
– Маме бы помогала, чем такое устраивать, – укоряет бабушка.
– Кто, кто устраивает? – Эти люди, явно глупые, явно виноватые, перекладывают с больной головы на здоровую!
Если б Ингу Ивановну хоть раз выселили, как Настину мать… Инга Ивановна – кадр! Гипнотизёр. Но её дочь не поддаётся внушению!
…Воскресное утро, девять, тебе не надо идти в школу (или уже в универ), читала Джека Лондона до трёх утра. …Он идёт по льду реки Юкон, начинает замерзать (пятьдесят градусов!) Он замерзает… медленно. И умер.
Накануне папа говорит об этом рассказе, и Сандра каменеет в кресле у пыльного стеллажа. Человек, «полнейший материалист», не обладал воображением и оттого умер.
Мама выходит в кухню. Взгляд на часы, на книгу:
– Не учебник! – наливает себе воды. – Мигом – в кровать!
Утром она будит. Жерло пылесоса вплотную у дивана. Инга Ивановна трёт тряпками мебель, пол. Пол у неё, как стол (где нет ковров). Ковры… Два персидских. Мамин папа дедушка Иван Илларионович Бурцев вывез из Персии, когда работал в МИДе. Папа рад, что теперь никто не гонит его с коврами во двор, где их чистит Липа, приходящая домработница.
Она – в кресло, пытаясь дремать. Тем временем, пылесос вонзается в её диван.
– Иди завтракать! – дуэтом с техникой.
Попытка укрыться в ванной.
– Ты чего там так долго? – кара настигает и в этом убежище.
