Янка плакала, стоя над ним, Белочка вцепилась ей в плечи. Профессор и Толстый держались за руки. Трогать Малыша боялись.
Из окна высунулась соседка сверху.
– Яночка, что случалось, кто кричал?
– Ник, ник, никто… – ответила она сквозь рыдания.
– А почему ты плачешь?
– Споткнулась, колено разбила.
– Ох, ты, надо же, ну так беги скорей домой, зелёнкой намажь!
– Да! Сейчас.
Янка сообразила, что соседка ничего не сказала про лежащее на асфальте тело. Не видела. Вернее, видела, но не замечала.
Толстый стоял возле Малыша с похудевшим от горя лицом.
– Надо же что-то с ним делать.
Он осторожно коснулся Малыша ногой.
– Не оставлять же так.
Толстый всхлипнул и вопросительно глянул на Янку. Она молча замотала головой, с подбородка полетели слёзы. Нет уж, мёртвых гномов к ней домой нести не надо.
– Как же мы его… Мы с ним… А назад как?
Профессор больше всего боялся объяснений с родителями Малыша.
– Я его здесь не оставлю-ю-ю-ю! – заревела Белочка.
– А как мы назад его унесём?
Профессор сел на корточки, боясь прикоснуться к тому, что минуту назад было Малышом. После того, как их не поймали, а потом поймали, но не съели волки, медведи, гигантские собаки, великаны, причём неоднократно, так глупо выпасть из окна и разбиться!
– А что случилось? – поднял голову Малыш.
– Ничего, лежи, – Профессор толкнул его ладонью в затылок, носом обратно в асфальт. – А!
Он подскочил и некоторое время бил в воздухе ногами.
– Я его щас шандарахну!
Это Толстый потянулся к тяжёлой урне. Хоть из окна вывалился не он, от переживаний в его голове всё перепуталось, как удара кирпичом. Малыш выпал из окна, это непорядок, совсем непорядок. Мёртвый Малыш шевелится, это тоже непорядок. Сейчас Толстый порядок наведёт, хотя бы в этом. Белочка, всегда быстро соображавшая в таких ситуациях, повисла у него на руке. Так что Толстый теперь размахивался и урной, и Белочкой сразу. Профессор смотрел даже не на них, а куда-то на водосточную трубу. Так гораздо спокойнее.
– А что тут?.. – успел спросить Малыш, когда Янка выдернула его из-под урны и Белочки.
* * *
Малыш сидел, привалившись спиной к заборчику газона. Толстый стоял, согнувшись, уперев руки в края урны, и тяжело дыша. Белочка медленно вынимала ногти из руки Толстого. Янка вдруг вспомнила, что хозяйка тут она. И в квартире, и во дворе и, между прочим, вообще в этом мире.
– Ну и что тут происходит? – спросила она тоном учительницы, вошедшей в класс, и обнаружившей учеников стоящими на головах.
– Ну, вот, – объяснил Профессор, показывая на Малыша.
– А поподробнее?
Янка притоптывала ногой. Летать – это понятно, сама была феей и летала. Оказывается. Падать из окна и разбиваться – это тоже понятно, этим её в детстве пугали, когда не разрешали на подоконник лазить. Но надо же как-то определяться, или одно, или другое. А вот так, и не летать, и не разбиваться, это хулиганство какое-то.
Через десять минут Толстый долбанул головой в угол грибка над песочницей. В неё они перебрались из-под окна.
– Ауч! Больно! – доложил он о результатах исследования. Потёр лоб и задумчиво посмотрел на крышу десятиэтажного дома.
– Нет, нет, хватит экспериментов.
Янка дёрнула Толстого за руку вниз, на край песочницы.
– Эй! Но мы же не люди, видела же, убедилась, – вырывал руку Толстый.
Они обсуждали: что ещё гномы могут себе позволить в этом мире из того, что не могут делать коренные обитатели без трагических для себя последствий. Прыгать с третьего этажа, получается, можно. Головой биться тоже можно, но больно. Толстый предложил постепенно повышать этажность выпрыгиваний. Профессор спросил, какую награду он хочет получить посмертно, когда выяснит, что с седьмого этажа – это уже вдребезги. Янка поправила: не вдребезги, а на котлетки. И отказалась ходить по соседям на верхних этажах и просить разрешения выкинуться из окна.
