И свою плеть достала и ка-ак:
– Ты кто такой?! Царь, гляди-ка! Ты в терем моих дедов забрался, царь сколотов! Степняк, кочевник! – она с цвыканием сплюнула на пол, сквозь зубы, презрительно задрав губу!
Как наглый пацан, врезать бы! А она продолжает:
– Ты на войлочном полу родился, а я дочь тысячи поколений царей, потомков Бога Солнца, золотая кровь, и не тебе меня подминать!
Ну, это я вам доложу! И после этого, я не возьму её?! Я прыжком бросился к ней, толкнул ладонями в плечи, прижимая опять к стене и сдирая остатки рубашки, но тут же получил кулаком в подбородок, отрезвляющий, надо сказать, удар, это она не сильно двинула, видно, что умеет приложить и по настоящему.
– Да ты что… – я отпустил её невольно, потирая подбородок.
– Ещё полезешь, зубы выбью! Или глаз! – прошипела она.
– Да ты… Сдурела совсем?! – заорал я и рубанул кулаком в стену над её головой, так, что посыпались мелкие щепочки-пылинки… она и не моргнула – ничего не боится. Любой мужик вздрогнул бы от моего рыка… Пылинки оседают на её и моих ресницах и лице…
И вдруг… у меня даже сердце остановилось на мгновение – я будто увидел её. Как будто только сейчас фата и спала. Вот только сейчас… совершенство красоты и чудо творения… Я задохнулся, потому что и дышать я тоже забыл… Чудо творения, чудо, правда. Не обманывал поэт безвестный. Совершенное лицо, чистый высокий лоб, брови двумя шкурками светлых соболей над необыкновенными глазами, в одном тёмная-тёмная синь, как вечернее небо, когда не зажглись ещё звёзды, такая глубокая, что я ухожу в неё весь душой всей и телом, со всеми желаниями моими и мгновенными, и вечными… а в другом – прозрачная вода родника, светлого совсем, и чистого, прозрачного до дна, только где то дно?.. Тонкий прямой нос, ноздри дрогнули, приоткрылись губы, краснея почему-то, и румянец вспыхнул розой весенней… и пахнет она… Ах ты… совершенство красоты, вся она необыкновенно, невиданно прекрасна, почти нечеловечески, вот я и не понял… привык к обычным людям… поэтому и хватать её взялся, а то и не посмел бы.
Мне волной жара окатило сердце и этим жаром там осталось. И жжёт… Но что это? Я такого не чувствовал никогда…
…В это мгновенье и я разглядела его, когда он остановился вдруг, изумлённо глядя на меня. Весь светлый, золотистый, брови только что хищной птицей взлетели от злости, и вдруг опустились, удивлённо округлившись, свет зажёгся в его глазах, он моргнул, как-то по-детски, приоткрылись удивлённо губы, под золотистой щетиной неотросшей бороды…
И ещё… я ощутила, вдохнула, как дурман, аромат его горячего тела, такой… аромат силы, запах огня… Жар шаром разрастается внизу живота, раскрывая лоно, захотел бы он сейчас, я отдалась бы ему с вожделением, которого не знала ещё, и, сгорая в экстазе… Но он больше не захочет… не захочет… Напугала, дура бешеная…
Провёл только ладонью по моему лицу, смахивая пылинки, едва касаясь, тронул кончиком большого пальца ресницы, будто поцеловал… Не убирай руку, Орлик… Ты – Орлик, даже сокол, рарог, никто не видит?.. Убить ещё хотят… вот такого, ясного, всего из света…
Отяжелели коленки, сейчас упаду… Не уходи… Я не злая, я просто… Я не знаю… не знала тебя…
Он отошёл, глянул ещё раз, молча, из-за плеча, снова, будто желая убедиться в чём-то… и вышел, дрыцнув железками петель и ручки на двери.
Ох… я опустилась на пол, собирая лохмотья рубашки, надо же, выгнала мужа из спальни, «выбью глаз», дура какая… вот привыкла сражаться, чёртова дура… Мужа, которого хочу так, что не могу стоять на ногах… куда пошёл-то?
