– А остальных не жаль тебе? – я посмотрел на него. – Они же детей с собой…
– Как не жаль, Ориксай? Я не из камня, – он нахмурился. – Но чья Смерть пришла, уже пришла, косу подняла, её не прогнать. Не мы выбираем, кому жить. Кому состариться, а кому остаться молодым навеки, – Белогор спокоен как всегда и говорит будничным прохладным голосом.
Я ушам не верю, неужели он так и думает на самом деле и не пытается сейчас затуманить меня, поэтому и не могу не спросить:
– Выходит по твоему, все мои дети умерли потому что…
Он повернулся ко мне:
– Ты такую судьбу сообщил им, Орик, – чуть приподняв свои правильные брови, едва ли не с вызовом ответил чёртов далегляд. – Что ты хочешь услышать? Как зачал, так они и жили. Ты их разве ждал? Хотел тех детей? Они для тебя были, как и те женщины, доказательство твоей мужественности. Всего лишь, не люди, не дети тем более. Как мальчишка в игры играл… Разве не так? – он смотрит остро, пронзает как обычно, пробирает до костей, до печёнок, до последней капли крови своим взглядом.
– А… – меня подвёл голос, я не могу спокойно о наших с Авиллой детях даже думать, не то, что говорить. – А царевичи? Погибнут тоже из-за меня? Я к ним… я их… – я запинаюсь как маленький шкодник перед ним.
– Царевичи проживут долгую жизнь, – он погасил свой взгляд. – Очень долгую. Если повезёт и Бог сподобит увидеть их, я скажу тебе точнее. Но то, что их Смерть ещё даже крупицей не обозначилась в царстве теней, это точно.
Я не мог не улыбнуться этому сообщению:
– Так?! Ну, гляди!
И он засмеялся, и я. И мы счастливы, похоже…
Этот разговор происходил ещё ночью. Пока отдыхало наше войско. А на рассвете мы уже в видимости Солнцеграда. Рати Дамагоя-Гордоксая обступили нашу столицу. Мы напали на них нежданно, они стали перестраиваться, но прозевали нас, поэтому мы удачно бьём их в тыл.
Нас вдвое меньше, но мы воодушевлены куда больше. И из-за стен Солнцеграда выступают рати Явана и Авиллы. И с двух сторон тесним рати чужаков-сколотов и наших предателей…
Я вижу, что нас разобьёт дружина Ориксая. Хотя их меньше числом, но они злее и решительнее, они отчаянно храбры. Они на своей земле. Мои – на чужой. Мои за поживой, обещанной мной, пришли, его – пришли умереть. Само Солнце вливает силы в них. Я вижу всадника на вершине холма, что возвышается над долиной, где сошлись наши рати. Я не могу видеть отсюда его лица, но я уверен, что это Белогор. И стрелой не достанешь. Жаль, что я не могу стрелять взглядом, я бы сшиб его с коня.
Мой лагерь за лесом, если мы сдюжим эту рать, мы сможем уйти… уйти, надо отступить. Надо…
Надо Авиллу взять! Взять Авиллу! Этим и рать мою спасти! Она, конечно, в гуще битвы, дерзкая дура, вот на этом и возьму её!
Умнее надо быть, царица, не только отчаянно драться уметь, но и вперёд просчитывать. Вперёд на два шага глядеть, а не дерзить старшему брату, а после кидаться, очертя голову, в гущу битвы. Тоже мне, воин! У мужа своего училась бы, курица мокрая, а ещё лучше у Белогора ледяного, одной смелостью не победить.
От этих мыслей у меня, наконец-то, радостно закипела кровь. Я отделаю их, не мараясь в крови. Только девчонку отыщу среди ратников.
Надо сказать, это не так просто. В рубке битвы, когда за стены выскочили на нас, поддержанные подошедшей дружиной царя, оборонявшие Солнцеград, и началось настоящее крошево, все покрыты грязью и кровью, непросто различить, кого бы то ни было. Я несусь по полю битвы, не сражаясь, а разыскивая, сейчас найти Авиллу – это спасти моё войско, это победить.
