Челюсть беззубого Почечуя медленно отвисла:
– Ты… энтого… глумишься, али как?
– Или как! – рассмеялась женщина. Да так заразительно, что никто рядом не смог удержаться от хохота. Даже сам Почечуй.
– А хотите, я вам Вензольо пришлю? – переведя дух, спросил вдруг Емсиль.
– Еще один студент, что ли? – заинтересовался Мудрец.
– Ну да! – кивнул Антоло. – Из наших, из школяров.
– Он давно в наемники попасть мечтает, – пояснил барнец. – Только и рассуждает, как здорово да какие удальцы… Да и еще… Может, тогда с Горбушкой водиться перестанет… – тихо добавил Емсиль. Последние его слова прозвучали доверительно, словно и не было между старыми друзьями никакой размолвки, и по-детски трогательно.
– А он все еще… – Табалец не договорил. Что болтать, когда и так понятно? Каматиец Вензольо и раньше сторонился их с Емсилем, все больше торчал рядом с бывшими побирушками – Ламоном по кличке Горбушка и его верными сподвижниками, Чернухой и Мякишем.
– Да, – понял его без слов барнец. – Не разлей вода. Он сильно изменился. Очень сильно. Да и ты, Ант, изменился…
– Жизнь такая, брат Емсиль, – будто оправдываясь произнес табалец. – Меняет нас, не спросясь. Ну и пусть меняет… Главное, чтобы…
– Чтобы бригантин под мышками не жал, – подначила Пустельга, настроенная сегодня на веселый лад.
– Да нет, братцы, – вмешался Мудрец. – Главное, чтобы как ты ни менялся, а стержень у тебя внутри оставался. Как у меча. В середине – твердая сталь, а с боков накладки из мягкой. Мягкая стирается, а твердая – клинок держит. Пускай та хоть вся сотрется, а пока сердцевина цела, и меч есть. А сломаешь ее в бою или по дурости – нет меча. Осколки только в переплавку годятся. Так вот и человек…
– Шильно шкажал, – тряхнул бородой Почечуй. – И… энтого… верно. Токмо энти ребята ш шердцевиной… энтого. Беж ижьяна. Я-то штарый, вижу.
Мудрец кивнул, и даже Пустельга не стала высмеивать рассуждения коморника.
Емсиль махнул рукой. Сказал:
– Ну, я пойду. Ты не бойся, я никому не скажу, что тебя видел. Даже Вензольо.
Его слова вначале неприятно резанули Антоло, но он успокоил себя – раз барнец обещает молчать, значит, не все равно ему, схватят товарища или нет.
– Ты подумай, парень, подумай, – бросил Мудрец вслед уходящему лекарю. – И приходи, если надумаешь. И Вензольо своего приводи. Поглядим, что за человек.
Спина Емсиля мелькнула последний раз между палатками и скрылась.
Антоло ощутил, как к горлу подступает комок. Прошлое, как обычно, напомнило о себе неожиданно. И оставило горький осадок.
На исходе месяца Кота[16] над Великим озером начинают дуть северные ветры. Они зарождаются над ледяными равнинами севера, где восемь месяцев в году свистит поземка, где бродят мамонты и белые медведи, где летнее солнце, отражаясь от снежного покрова, выедает глаза, где зимой полыхают в небе полотнища зарниц, где способны выжить только великаны.
Среди ученых Аксамалианского университета бытовало мнение, что зима в Сасандру приходит вместе с северными ветрами. Так это было на самом деле или профессора заблуждались, путая следствие и причину, Мастер не знал. Зато знал, что за те сорок – пятьдесят дней, которые пройдут до первого заморозка, очень много купеческих и рыбацких судов не вернутся в порт, исчезнут, сгинут на озерных просторах. И никто не узнает, какой именно конец нашли смельчаки: разбились о скалы неподалеку от обрывистого южного берега или сели на внезапно возникшую мель вблизи пологого северного. И неизвестно еще, чья участь страшнее. Смерть на камнях быстра, словно падающий с неба сокол, но засевшее килем судно грязно-серый песок начинает засасывать с неотвратимостью пестрой водяной змеи-удава из болот Южной Тельбии, называемой еще краем Тысячи озер. Даже если берег недалеко, спастись удается не каждому – плывун с успехом проглотит и человека, и ялик, и остатки такелажа.
