– Штандарты видны? – спросил капитан у помощника.
– Да чего там! Пятая пехотная. Второй полк и, кажись, третий, лошак бы их нюхал!
– Это три тысячи человек. – Капитан, как ни странно, не испытывал страха или неуверенности в силах. Наоборот, появился лихой азарт, как за игрой в кости, когда чувствуешь – вот сейчас будут четыре шестерки!
– Ага, кошкины дети! – так же радостно отвечал лейтенант. – А еще конницы чуток.
Верно. Дель Таррано и сам видел кавалерию. Сперва полсотни всадников на невысоких гривастых конях – буланых, саврасых, каурых… Окраинцы. Заградительный отряд, скорее всего. Ох уж эти имперцы! У солдат никакого понятия о чести. Так и норовят разбежаться. Вот командованию и приходится содержать отряды, занимающиеся исключительно поиском дезертиров. Дальше рысила сотня наемников, одетых и вооруженных кто во что горазд. К этим людям дель Таррано тоже не испытывал ни малейшего уважения. Подумать только! Сражаться за деньги…
Ладно. Довольно о моральных устоях Сасандры.
Значит, больше трех тысяч.
Капитан отвернулся от врагов, окинул взглядом стражников.
– Ну что, драться будем?
– Да чего там драться… Бить будем, – пробасил пожилой, отмеченный шрамом поперек лба ветеран.
– И побьем! – под дружный хохот добавил молодой, еще безусый парнишка, прижимающий к груди арбалет.
Дель Таррано кивнул. Зачастую побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто уверен в победе. А уж уверенности в своих силах защитникам Медрена не занимать. Теперь главное – доложить обо всем увиденном его светлости. Тут уж никакой Джакомо-Череп его не остановит.
С мрачной решимостью капитан направился к особняку ландграфа.
После ухода командира гарнизона его светлость некоторое время молчал, дергая щекой. Потом подошел к стене, которую, как и в родовом замке, украшали образцы оружия, накопленные предками правителя Медрена за последние три века, молча снял со стойки двуручный топор.
Барон Фальм, посланник западных королевств, с хитрой усмешкой наблюдал, как ландграф набирает полную грудь воздуха и возносит топор над головой…
Хрясь!
С первого удара раскололся пополам стол, заваленный бумагами – все больше расписками и отчетами купцов-поставщиков. Глиняный кувшин разлетелся на десяток черепков, растеклась алая лужа. Приторно запахло крепленым вином.
Бац! Бац!
Обе правые ножки стола отлетели в угол, а половинка столешницы, жалобно загудев, грянулась об пол.
Развернувшись на пятке, ландграф Вильяф наискось ударил по шлему болвана, обряженного в полный доспех латника. Сталь заскрежетала по стали, хундсгугель[26] слетел вместе с деревянной головой и запрыгал по розовым плиткам туффита. Звук получился глухой и очень напоминающий тот, с которым отлетает настоящая голова.
– Так его, родимого! – азартно воскликнул Фальм.
Ландграф поглядел на качающегося болвана, а потом с душой пнул его под тонлет.[27]
Удовлетворенно пронаблюдал, как падает ряженая кукла. Швырнул сверху топор.
Прорычал:
– Ненавижу!
– Вам следует, любезный господин граф, больше проворачивать плечевой пояс, бить с оттягом… Вот тогда будете разрубать бристплейт[28] с одного удара.
Медренский не удостоил его ответом. С сожалением покосился на разбитый кувшин.
– Пальо! Пальо, где ты прячешься, старая скотина?
Тощий слуга в цветах его светлости – черное с серебром – не вошел, а ворвался в дверь. Согнулся в поклоне.
– Вина! Живо!
Когда Пальо исчез, ландграф уселся на табурет, как ни в чем ни бывало закинул ногу на ногу.
