Насытив тираду историческими фактами, он указательным пальцем легонечко шлёпнул по чуть курносому носику жены и предложил продолжить экскурсию.
Через 20 минут, прокатившись в подземке, они доехали до центра, перешли через Сену по мосту Александра III и пошли ко дворцу Инвалидов. Жорик интересовался, почему именно туда, а Люда смеялась и говорила, что её заинтриговало название. Заходить в него не стали, сделали круг, любуясь величественным зданием, и вернулись на Елисейские поля, намереваясь пройтись по ним до площади Согласия и далее в Лувр.
Жорик изнывал от непривычной нагрузки пеших передвижений и канючил проявления милосердия. Париж его утомил. Он жаловался на усталость, брюзжал, что экскурсия сделала из него инвалида без дворца, и молил о биваке на Шампс Элизе или пикничке на обочине парижской суматохи.
Восторга от панорамы города Жорик, в отличие от Люды, не испытал. Зато, какое божественное блаженство расплылось по его изнурённому телу в отдалённом от главной улицы брассери – где не так баснословно дорого, когда он осушил бокал прохладного пива! Кайф! Лёгкий градус нежно качнул мозг, из которого засочилась крылатая фраза.
– Всё же прав был Генрих, но не тот – второй, а другой – четвёртый! – Жорик блаженно осклабился, подмигнул Люде и смахнул салфеткой пивную пенку, повисшую на верхней губе. – Париж стоит мессы!
Глава 8. Прощай, Германия!
– Прощай, Германия! Прощай сосновый лес!
Нас дома ждут улыбки ласковых невест! – горланили тучные табуны дембелей, коротая время до заветного рейса в Союз и потирая руки в предвкушении момента полного развёртывания на всю катушку, чтобы распоясаться во всю вселенскую. Военный аэродром в Темплине гудел турбинами лайнеров и солдатскими басами. Ушитые до безобразия парадки, обвешанные галунами и аксельбантами, да украшенные иконостасами значков, колыхались в весеннем лесу, сливаясь своим хаки с молодой листвой и хвоей. Жёлтый металл отполированных блях, пуговиц, кокард и эмблем горел на солнце золотом покорённых нибелунгов.
Груды расписных в стиля «а-ля рус» чемоданов, пузатились от немецкого ширпотреба: жвачки, одёжки, обувки и пледов, оберегающих своей мягкостью самодельные кружки с деревянными резными ручками. Но главной драгоценностью фибровой «мечты оккупанта» был дембельский альбом.
Но должно подчеркнуть, что не все смогли уберечь эту бесценную реликвию в первозданном виде. Кое-кто в кое-каких частях нещадно выхолостил солдатскую святыню, беспощадно вырвав листы с дорогими солдатскому сердцу уникальными фотографиями. Надругательство было обосновано запретом на съёмки секретных объектов и техники Советской Армии.
Но таких пострадавших было не так уж и много. Офицеры большей частью проявляли лояльность, и замполитов, жаждущих учинить костёр тщеславия из дембельских альбомов, было единицы.
Сергей Острогор с однополчанами угодил на рейс, летящий в Омск. В Темплине никто никогда не спрашивал, кому куда надо лететь. Вызывали очередников и сажали на прибывший из Союза борт. Главное – на родину, а там доберётесь!
Самолёт, сделав промежуточную посадку в Ленинграде, приземлился в Омске поздним вечером. Грохоча новехонькими подковами по шатающемуся и стонущему трапу, бурлящий сель дембелей с пугающей скоростью пронёсся по бетонке и ввалился в здание аэропорта. Нахлынув на билетные кассы, необузданная орава стала совать в окошки воинские требования, желая заполучить квиток до заветного места. Будь при себе рубли, то плевать бы на проездные документы, а так – добивайся билета у кассирши за штабные писульки.
