Ход мыслей нарушил грохот откидывающейся дверцы. Сергей сунул в люк миску с недоеденным куском серого хлеба, ложку и кружку. Ужин закончился. Конвоир и раздатчик пищи зашагали дальше по гулкому коридору, обходя остальные камеры. Когда их шаги стихли, по камням тюрьмы пополз монотонный, убаюкивающий речитатив.
Сергей усмехнулся. Надо же! И здесь, как в казармах, всё на тех же рельсах. Какой-то «пух» декламировал по старческой заявке сакраментальную вечернюю отходную. Рифмованная лепнина, такая ненавистная ему когда-то, а теперь ласкающая слух, клеилась к сводчатым потолкам коридора, ненадолго повисая на них призрачными фестонами:
Чик-чирик, кукареку!
Скоро дембель старику!
Дембель стал на день короче,
Спи, старик, спокойной ночи!
Пусть приснится дом родной,
Баба с пышною косой,
Бочка пива, водки таз!
И твой дембельский приказ!
«Сейчас бы воды таз! – вздохнул Сергей и почесал шею. – Не хочется тут фурункул в награду получить!» Он сокрушённо потряс головой, роняя с волос частицы торфа, и с тоской посмотрел в чёрное небо Германии.
Утешало одно: до дембеля оставалось каких-то 23 дня! Весна 1985-го была для молодого «дедушки» как весна 1945-го для его деда, дошедшего до Лейпцига.
А у прерванного эпизода было следующее продолжение.
Острогор, вынув штык-нож из металлических рёбер решётки, торжественно блеснул зеркалом стали. Лезвие пропихнуло окурок, сгинувший в воронке сливного отверстия, и с ледяным безразличием отразило усатую гримасу страха старшего лейтенанта. Мотыгина словно превратили в кота, облитого ведром воды при исполнении мартовской рулады.
– Показалось вам, товарищ старший лейтенант! – опуская оружие, заявил сержант. – Нет тут никакого окурка.
Дискуссии об аберрации зрения не произошло, как и не состоялись научные дебаты о феномене фата-морганы. Мотыгин оседлал позицию упрямой несговорчивости и с кажущейся самому себе грациозностью царя зверей бросился на оппонента. Ударом ноги он выбил из руки дежурного штык-нож и нанёс ему в голову сокрушительный удар.
Сержант (вот досада!) успел пригнуться, избегая столкновения с летящим объектом, и отступил из туалета в коридор. Ретироваться, не понеся потерь, ему всё же не удалось. На кафеле остались штык-нож и пилотка. Но это было полбеды. Манёвр отхода, суливший мирный исход столкновения, закончился нелепым фиаско. Какая-то неведомая и необоримая сила бросила Острогора на пол.
– Ах ты, бисово племя! – прогудел густой бас над поваленным телом. – Не трепыхайся!
Бог весть, откуда взявшийся старшина Шкурко, утвердив коленную чашечку размером в чайное блюдце в хребет поверженного сержанта и навалившись на него всей своей нешуточной массой, справился у своего начальника: – Вы в порядке, товарищ старший лейтенант?
Мотыгин повернул выбеленное могущественным страхом лицо к старшему прапорщику:
– А… да-да, всё нормально, старшина, – одеревенелый язык плохо слушался.
– Он грозился вам?
– Грозился? – офицер одёрнул китель, пригладил топорщившиеся усы и уже управляемым командирским голосом изрёк: – В моей роте никто не может угрожать мне! Я тут закон и порядок! А Острогор что-то тут пытался мне показать!
– Штык-ножом? – старшина Шкурко нуждался в пояснении. – Это как же?
– Ну… Он употребил его в качестве указки.
– Хм… Тогда понятно, – сказал старшина, хотя никакой ясности из слов Мотыгина он не получил. Ослабив давление на распростёртое под собой тело, Шкурко осведомился: – Поднять, что ли, сержанта?
