– Машина у тебя есть? – спросил он у Юргена, когда они вышли из здания редакции и окунулись в теплый городской вечер. Высоко в небе летали ласточки.
– Нет, – смущенно пробормотал Юрген, – партия экономит деньги, поэтому мы обязаны пользоваться общественным транспортом.
– Общественный транспорт не для фронтовиков, Юрген, – назидательно произнес Зорге, – особенно тех, которые собираются вспомнить прошлое. – Он поднял руку, помахал ею в воздухе: – Такси!
Через несколько мгновений около них затормозила машина, Рихард распахнул переднюю дверь:
– Прошу, Юрген! Или ты, как большой начальник, предпочитаешь заднее сиденье?
– В нашей партии все равны, – высокомерно произнес Юрген Шильке.
– Тогда сиди впереди, – велел Зорге и уселся на широкое заднее сиденье.
«Хорошее местечко» действительно оказалось хорошим – это был ресторан, расположившийся на берегу голубого уютного озерца, ровную гладь которого бороздили две пары гордых черноклювых лебедей, птиц спокойных и независимых. Посреди озера, поставленные на специальные плотики, красовались деревянные избушки – лебединые домики. Птицы далеко от них не отплывали, ровно бы сторожили, хотя домики были похожи на собачьи конуры.
Комиссара Шильке здесь знали и провели к столику, расположенному в самом удобном месте – на веранде, вынесенной прямо на воду; мелкие волны со звонким шлепаньем подкатывались под настил, веселили слух. Тут и прохладно было, и поговорить можно было без опасения, что кто-нибудь подслушает или внесет сумятицу в беседу своими замечаниями.
– А зачем тебе, Рихард, ехать в какую-то неведомую Японию, когда можно остаться в Германии? – Комиссар Шильке недоуменно наморщил лоб. – В Германии скоро будет не просто хорошо, а очень хорошо, вот только избавимся окончательно от разных Энштейнов и Цвейгов, слишком уж они дурят головы и всем нам, и нашей интеллигенции – тоже всей…
Зорге ощутил, что внутри у него появилось что-то брезгливое – вчера в газете «Ангрифф» он прочитал письмо великого физика Альберта Эйнштейна, направленное германскому посланнику в Брюсселе, где физик отказывался от германского гражданства.
Партайгеноссе Юрген даже исказил фамилию физика, сделал это специально – назвал Эйнштейна Энштейном, более того – поднажав голосом, подчеркнул искажение.
– У всех народов интеллигенция всегда отличалась продажностью, исключений, увы, нет. Ни в Англии, ни во Франции, ни у нас в Германии: наша интеллигенция такая же продажная, как и все остальные, – громко заявил Зорге.
Шильке прикусил зубами нижнюю губу и отрицательно помотал головой.
– Это не немецкая интеллигенция, Рихард, – еврейская.
– Не берусь спорить с тобой, Юрген, – Зорге в успокаивающем движении положил руку на плечо комиссара, – да и не моя это тема. Что скажет наш вождь, то я и буду делать.
Партайгеноссе мигом успокоился, широко растянул в улыбке рот, губы у него стали тонкими, как две гибкие красные бечевки.
– Оставайся во Франкфурте, Рихард, – сказал он, – не отказывайся, а! Прошу тебя. Мы тут славно поработаем вдвоем. Ты даже не представляешь, как славно мы поработаем.
Рихард со вздохом развел руки в стороны.
– Может, чуть позже это и произойдет, а сейчас не могу, Юрген. Ты знаешь, кроме журналистики я занимаюсь наукой. Тема моих научных исследований – Япония. Сменить тему я не могу, тем более, Япония – верная союзница Германии.
– Но после Японии ты же можешь вернуться в Германию, – воскликнул Юрген заведенно, в голосе его послышались горячие нотки, – такие люди нужны рейху.
