Твердя прошлепал босыми ногами по выскобленным добела половицам.
– Не лайсь, Иван Микитич, что Богом уготовано, тому и быть. Оттрапезнуем-ко?
* * *
Проводив Версеня, Твердя еще долго не поднимался из-за стола. Боярыня Степанида ела медленно, обсасывая куриное крылышко, косилась на мужа, сокрушаясь в душе. Не тот стал боярин – и располнел, и бороду посеребрило. А рассеян – не доведи бог, и в голове какие-то думки…
Надкусив пирог, Твердя прожевал нехотя, подпер щеку.
«А великий князь Василий и впрямь к нам, боярам, высокомерен и дерзок. – Твердя вздохнул, откинулся к стене – Аль у Василья материнская кровь заговорила? Софья-то императорам византийским сестрой доводилась, так Василий, верно, тоже мнит себя императором. Да Русь – не Византия и Москва – не Царьград. Здесь мы, бояре, оплот всему. Цари византийские доумничались, пока царства лишились. Коли б они со своими боярами совет держали, может, и не пришли на их землю турки…»
Кряхтя вылез из-за стола, обронил:
– Я, Степанида, голубей попугаю, разомну кости. – И по-восточному широкоскулое лицо его оживилось.
– Сходи, Родивонушка, сходи. Умаялся, поди. Вон каки печали у тя…
Во дворе Твердя крикнул первому встречному отроку:
– Спугивай!
Тот мигом вскарабкался по лесенке на голубятню, открыл дверцу, засвистел. Стая, шелестя крыльями, поднялась к небу. Боярин схватил шест с тряпицей, закрутил над головой, зашумел. Потом откинул палку, задрав голову, долго смотрел, как птицы описывают круг за кругом, кувыркаются.
Дотемна проторчал боярин на голубятне, а когда воротился в хоромы веселый, боярыня Степанида облегченно вздохнула: «Потешился – и заботы с плеч. А то заявился Версень, нагнал тоски. Экий!»
Боярская дума. Хан Мухаммед-Эмин. Рать Казанская. Немалый русский урон. Казанское ликований. Гнев государев. Снова под Казанью. Боярские радетели. Смирение Мухаммед-Эмина
Великий князь и государь Василий Иванович с боярами думу держал. И по тому, что собрал их не в новой Грановитой палате, а в старых хоромах, видно было, не очень-то Василий в боярском совете нуждался. Созвал так, по старинке, как еще от дедов заведено.
Князья и бояре дородные, важные, сидят на лавках вдоль стен, шуб и шапок высоких не сняв, дожидаются, когда Василий заговорит. А тот с высокого кресла обводит бояр цепким взглядом, словно насквозь прощупывает каждого. Вот глаза его остановились на боярине Версене, на миг задержались. Версеня передернуло, пронзила мысль: «Эк уставился, ровно коршун на добычу, чтоб те лопнуть».
Но глаза великого князя переползли на Твердю, потом на князя Вельского.
– Ведаете ли вы, к чему звал я вас? – неожиданно начал Василий. – Пора Казань нам искать.
Бояре насторожились. Князь Данила Щеня даже ладонь к уху приложил. А Василий речь продолжает:
– Времена ныне иные. Нет того, чтоб ордынцы страх на нас наводили. От Куликова поля иль ране, с Ивана Данилыча Калиты, завещано нам города и веси, от старины тянувшиеся к Руси, а при царе Батые под Орду попавшие, освободить.
– К чему Казань нам?! – выкрикнул Версень. – Нам Москвы довольно.
– Русь и без Казани велика! – поддержал друга Твердя.
Василий метнул на них гневный взор, пристукнул посохом.
– Умолкните! – И спокойно: – Возвысилась Москва потому, что Русь землю свою в единство привела, а Орда на улусы распалась, и усобица разъедает ее, как ржа железо. Хочу верить, что вам, боярам, крамола не по сердцу. – И Василий усмехнулся не по-доброму.
