«…Несмотря на внешнюю отдельность зощенковской позиции – путь Зощенко к основному его „изобретению“, сделавшему его одним из самых популярных современных прозаиков – к сказовой новелле особого типа – крепко связан с судьбами послереволюционной литературы.
<…> Сказ был стилем всей литературы 1920–1923 гг. Сказ казался выходом из положения, способом вовлечь новый, неописанный материал быта.
Писатели неизменно стремились к „экзотике“ быта и к „экзотике“ психологии.
<…> Наиболее сложные и квалифицированные формы сказа культивировались „Серапионовыми братьями“, к которым принадлежал и Зощенко.
<…> Зощенко был одним из немногих вышедших с честью из сказового потока литературы. Зощенко не бежал от сказа. Он сорганизовал его в стройную литературную систему.
<…> Здесь Зощенко соприкасался и с Фединым, и с Слонимским, и с Замятиным, и с многими другими. Это был путь, по которому шла тогда литература, желавшая во что бы то ни стало сохранить и продолжить традиции „высокой“ литературы – большую реалистическую вещь с героем в центре, героем, наделенным психологией и психологической судьбой. <…>
Для Зощенко время после написания первых вещей – время поисков.<…>
В поисках жанра Зощенко обращается к новелле чеховского типа, пытаясь применить ее к современному материалу. <…> Рассказчик в рассказе – сам писатель, ведущий рассказ на правильном литературном, интеллигентском языке.
<…> Совершенно очевидно, что такая манера не могла быть сколько-нибудь актуальной в современной литературе. <…> Традиционная писательская поза мертвила современный материал. <…>
Зощенко снова начинает работу над сказом. Работа идет под знаком поиска героя-сказчика. <…>
На границе между первыми, большими для Зощенко, рассказами и между позднейшими коротенькими лежат „Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова“.<…>
<…> Но Назар Ильич, так же как и Семен Семенович Курочкин из „Веселых рассказов“, не были стержневыми жизненными типами, при помощи которых можно было бы построить социально значимую вещь. Они примыкали к громадной плеяде „чудаков“, с которыми продолжали возиться в послереволюционной литературе.
<…> Перед Зощенко по-прежнему стоял вопрос о герое и о жанре.
В поисках героя и жанра Зощенко обратился к юмористической журнальной традиции. Это был окончательный отход от „большой“ литературы.
Жанр юмористического рассказа чрезвычайно близок жанру традиционного фельетона – иногда до полного стушевывания разницы между ними. <…> Рассказ такого типа культивировался, например, в „Сатириконе“. Сатириконовские традиции послужили для Зощенко материалом, от которого он оттолкнулся.
<…> Зощенко не бытописатель. Быт не в такой степени изобилует теми ситуациями и тем сказом, которые привлекают Зощенко. И ситуация и говор – конечно, обобщение, выжимка из быта и из говора, нужная автору для его целей.
От схемы юмористического рассказа остались только ее принципы – острый и злободневный сюжет, проходящий полный круг на коротком расстоянии рассказа. Все остальное претерпело существеннейшие изменения, изменилось до полной неузнаваемости. В юмористической литературе одна и та же схема перелицовывается сотни раз. Зощенко открыл громадное количество новых схем, которые будут использованы и в большом количестве уже используются в этой литературе, оставив при этом у себя в руках патент на свое изобретение. Ни одно использование его традиций не может конкурировать с его рассказом, т. к. ни одно из них не достигает той степени сложности и тонкости обработки, на которой неизменно стоит Зощенко.
