– Ступай же, – велел Брониимир.
Волк забрался в телегу. Слуги, уже на ходу, запрыгнули следом и, точно бревно, отталкивали от себя ногами замотанного в тряпьё покойника.
Звонко стуча подковами, кобылка потрусила к площади. Покойник лежал у самых ног, под ним уже натекла смрадная лужа. Видать, много воды набрал в себя утопленник. Волк отпихнул мертвеца босой ногой и сел ближе к краю.
– Что, псарь, не любо тебе с покойным предшественником в телеге кататься?
– Да кому охота-то будет? – проворчал один из слуг, тот, что моложе, примерно ровесник Волку, рыжий, как солома, и рябой. Второй, старый с белой бородой и плешью на макушке.
Молодой добродушно улыбался, глядя на Волка:
– Ничего! Сейчас управимся и в баньку.
– Ага. Прямо быстро так и управимся, – проворчал старик. – Коль духи благоволят, к закату воротимся.
– Ты главное споро делай, быстрее и ко двору поедем, – улыбнулся Рыжий. – Тебя как звать-то, псарь? Я Тишка, а это – батя мой, Гером.
– Зовите Волком.
– Эх! Вот имя-то! Бать, слыхал? Вот как сына надо называть! А то Тишка…
– Ты отца-то не учи! – рявкнул Гером, отвешивая сыну звонкий подзатыльник. Тишка замолчал, и только глаза его задорно блестели, выдавая сдерживаемый смех.
На площади Тишка и Гером быстро вбили в землю рогатину и приколотили опоры.
– Твой черёд, псарь, – разматывая тряпьё, объявил старик.
Волк глянул на покойника: тело его разбухло, в волосах и бороде застряла тина, кожа стала сине-серой, и смрадный дух разложения окутал мёртвого.
Дышать стало тяжело. Влаксан закашлялся, борясь с подступающей рвотой.
– А ты думал, пышки жрать нанялся? – сострадающе протянул Гером.
– Держи верёвку, – Тишка кинул моток конопляной верёвки, – лучше не мнись, он сам-то на рогатину не заберётся.
На шее, запястьях и щиколотках покойного остались тугие верёвки, за них Волк и оттащил тело к рогатине. А вот подвесить оказалось куда сложнее. Казнённый псарь при жизни-то был не мал, а расслабленный, набравший в себя воды, стал неподъёмный. Покойник то и дело падал, приходилось брать его скользкое набухшее тело под руки и подтаскивать к рогатине. Из него постоянно сочилась мерзкая жижа, воняющая тиной и гнилью.
– Может, подмогнёте? – устав от бесконечных пустых попыток, спросил Волк мужиков, наблюдавших с телеги.
– Не велено. Князь строго указал, что делать должен ты один, – подал плечами Тишка. – Поди, глядит со стены, да радуется. Мне до плетей охоты мало.
– Мать! – выругался Волк, привязывая верёвку к покойнику.
Насилу затащив утопленника на рогатину, кое-как закрепил его, моля духов, чтоб верёвка не лопнула. Слизь и вода не давали нормально затянуть узлы, то и дело выскальзывая из рук и петель.
Наконец, Волк обессиленно сел у рогатины. Взмокший, уставший, в грязной одежде, пропитавшийся вонючей жижей и потом, он уже не замечал смрада, сидел в луже, прижавшись к столбу, и утирал грязным рукавом лоб. Солнце закатилось, а Тишка с отцом тихо дремали, сидя в телеге. Покойник, точно пугало, высился над головой.
– Эй, парень. Закончил, что ли? – проснулся возница.
– Да. Поехали ко двору, – махнул, поднимаясь Волк.
Волк завалился в телегу, на то место, где лежал по пути к площади мертвец. Тишка уже не рвался поговорить. Они с отцом сели поодаль, брезгливо поджав ноги под лавку.
Князь встречал их на том же месте. Он не обратил внимания на Волка, подозвав сопровождавших его мужиков.
