Ну, Матюля, конечно, отчебучил сегодня. Лично я не ожидал. Да и никто не ожидал. Когда я опять не смог собственную задницу оторвать от грешной земли больше, чем на метр, когда упал на маты, когда отполз под ваш заливистый смех и встал в строй, уткнув глаза в пол, когда Хламидыч начал свою заученную речь, Матюля вдруг вышел из строя на шаг вперёд.
– Шшшш-то делать? – спросил он.
Видишь, какая она бывает, тишина?
– Тридцать отжиманий, – сказал обалдевший Хламидыч после долгой паузы. – Ты что, правда, готов? За Тюлю? Ну, давай… Упор лёжа принять!
И Матюля принял. И начал отжиматься. Хламидыч сначала свистел, «отбивая» ритм, но потом выплюнул свисток и молча смотрел. А вы все громко считали:
– …тридцать пять, тридцать шесть… сорок три… пятьдесят семь… восемьдесят четыре…
Если бы ты знала, как я его ненавижу!
Нет, я должен записать всё до конца.
– Ну что, Тюля… Скажи Олегу спасибо. Сегодняшний твой грех отработан, и два следующих, авансом. Думаю, и этими авансами ты быстро распорядишься.
Плюха заржал. Он один. А Док внимательно смотрел на Матюлю, который вернулся в строй и стоял, тяжело дыша, красный, как рак.
Неужели я ошибся?
Да, я ошибся. Это уже очевидно. Что происходит? Объясни мне, милая моя!
Это выглядело шуткой, когда Матюля поднял руку. Людмила прям обалдела, ты заметила? А он руку тянет, уверенный такой.
– Олег? Ты хочешь? Ну давай, – проблеяла Людмила.
И он встал из-за парты и отправился к доске, и повернулся к нам и раскрыл было рот, но потом вдруг повернулся к Людмиле и спросил:
– А м-м-м-можно д-д-д-другое?
– Что другое?
– Стих. Н-н-не тот, что задали.
– Другое стихотворение? А то, что задано, ты не выучил?
– В-в-в-ыучил. Но м-м-м-можно другое?
– Конечно, конечно, можно… – совсем растерялась Людмила.
И Матюля начал читать. Начал читать стих про то, что надо молчать. Я не понял, как это, что это значит, почему молчать, там слова как-то странно соединены, сердце, звёзды, ложь, и всё время – молчи, молчи, молчи. Бред какой-то. А он, главное, ни разочка не споткнулся. Читает не торопясь, даже медленно, будто даже поёт немножко. Бледный слегка, рукой помахивает в такт, и говорит-говорит-говорит, что надо молчать.
Я вас всех оглядел, мне же с предпоследней парты всех хорошо видно. Вы чего? Что с вами стряслось? Даже Плюха сидел тихо, пасть раззявил, весь вперёд подался. Док развалился вальяжно на стуле, как обычно, но я же вижу… И ты! Ты, честно говоря, меня просто…
Ну, ты его и подставила. Я же видел. Он поначалу просто водил вокруг безумным взглядом, ничегошеньки не замечал, пока вдруг на твоё лицо не наткнулся… как на стену на полном скаку налетел:
– Внимай их п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п……….
А Плюха вдруг не заржал. Почему вокруг Матюли так много тишины? Такой долгой, протяжной тишины. Пока Людмила, наконец, не сказала:
– Садись, Олег, спасибо! Это было замечательно.
И поскорее к журналу наклонилась, чтоб пятёрку ему нарисовать. А за что? Он же даже не смог стих до конца рассказать, заика дефективный.
В общем. Я только сейчас понял. Кажется, я проиграл. Совсем. Какая-то ошибка. Книга врёт. Бесполезно. Больше не буду сюда писать.
