Безумный день. А начался он ещё вчера. Обгоняю вас с Доком перед входом в школу. Слышу, как ты говоришь: «Ну и что, что он такой, он тоже наш, значит и ему надо. Традиция же». Увидела меня и замолчала. И Док молчал, только провожал меня сомневающимся взглядом. Потом, перед самым уроком, подошёл к нам (Плюха, конечно, из-за плеча торчит, мы с Матюлей за партой, руки по уставу) и говорит, на Олега глядя:
– Ну что, недоразумения наши, знаете, какой завтра день?
Матюля покачал головой. Я молчал, уставившись в парту.
– Я так и думал. Завтра у Кузьминишны день рождения. И у нас традиция: всем классом идём к ней в гости, тортики-печенья. Так что давайте, завтра на школьном крыльце.
И повернулся уходить.
– Во сколько? – пискнул я.
Док вернулся, склонился к нам и тихо сказал:
– В одиннадцать, – и Плюха, конечно, радостно ржанул.
Я пришёл в половину и долго бродил вокруг школы, поглядывая из-за угла на её крыльцо. Никого не было. Без пяти минут приплёлся Матюля. И больше никого. Я продолжал наблюдать из укрытия. Одиннадцать. Никого. Пять минут. Пятнадцать. Я хотел было пойти домой, но почему-то передумал и подошёл к Матюле.
– Здоров.
– З-з-з-дорово.
– Ну что, кажется, никого уже и не будет?
– П-п-п-похоже н-н-на то.
– Тогда по домам?
– Н-н-н-ет, – вдруг сказал Матюля, – Д-д-давай ко мне п-п-п-ойдём. – И добавил, отчаянно покраснев: – П-п-п-пожалуйста.
И я пошёл. Не потому что хотел, а потому что это могло стать хоть каким-то лекарством. Честно говоря, доковские лещи гораздо больнее плюхиных.
Оказалось, Матюля живёт в одном с тобой подъезде, только на седьмом этаже! Вот это новости.
Вошли. Квартира в точности как у нас, от входа налево – сразу кухня. На кухне сидели два мужика, суетилась матюлина мама.
– О! Сын вернулся! А ты чего так рано?! – заорал один из мужиков, поздоровее. Он сидел за столом в майке, на правом плече была татуировка, но я от порога не мог разглядеть, что там.
– И друга привёл?! Вот это правильно! День рождения нужно с друзьями отмечать, а не со стариками своими.
– У кого день рождения? – захлопал я глазами.
Матюля махнул рукой, краснея и смущённо улыбаясь: «Не важно, проходи, раздевайся».
Зашли на кухню. Олег стал знакомить:
– Это папа, Алексей Владимирович.
– Дядя Лёша и никак иначе! – громыхнул тот, обхватив своей лапой мою ладонь с запястьем вместе. Оказывается, на плече у него была выколота голая тётка. Когда он двигал рукой, мышцы бугрились и тётка игриво водила жопой из стороны в сторону. Бицепс у дяди Лёши – что надо! Вот уж кто по канату и на кремлёвскую башню забрался бы!
– Это Карась, папин друг, – показал Матюля на второго, плюгавенького мужичонку, с таким морщинистым лицом, что было боязно: как бы оно не развалилось на тонкие полоски, да не облетело бы на пол.
– Карась, – сказал он, протягивая мне руку, и я понял, что ни за что и ни с чем не обращусь к нему лично.
– Тётя Люба, – продолжил Олег, и дядя Лёша крякнул с досадой, но ничего не сказал.
Тётя Люба кивнула мне, но тут же отвела взгляд, засуетилась, стала усаживать нас с Олегом за стол, доставать из холодильника какие-то салаты, бутерброды с докторской, снимать с плиты картошку, ну, в общем, что обычно хозяйки делают, то и она начала.
А дядя Лёша налил взрослым по рюмке водки, убрал пустую бутылку под стол, посмотрел на нас с Матюлей и говорит тёте Любе:
– И пацанам налить надо. Достань там, из холодильника. Чего ты на меня уставилась? Да не водку же! Фанты, говорю, достань, пацанам налей.
