Какова она, что даст оторванному от матери, от отца, пусть и не ласкового, но родного, вчерашнему калеке? И почему не Хотён или кто другой уведён от вековечной сохи посечённым в битвах урманом, сменившим меч на посох с крестом?
Поёрзав, он забылся. Во сне казалось, что кто-то смотрит на него, огромный настолько, что куда не обернись – он есть со всех сторон.
Едва рассвело, Парамон поднял на ноги, заставил раздеться у ближайшего ручья и загнал в студёную воду, коротко приказав:
– Омойся.
И сам развел костёр, погрел на прутике хлеб, подождал пока Неждан съест, и, забросав угли, встал.
Неждан уже привычно сжал рукоять топора и пошёл следом.
По мере того, как втаптывал сплетённые отцом лапти в сыпучую глину холма, камень вырастал выше.
Брат Парамон ждал на вершине, солнце трогало ему плечи, а к ногам Неждана тянулась длинная тень от камня.
– Я был здесь когда был goði, я знаю, что здесь. Ты, узнай сам.
Неждан потоптался вокруг и приблизился. Камень покрывали мхи. Поначалу показалось, что непогоды и морозы иссекли его поверхность, словно морщины, а потом, под лишайниками, Неждан начал угадывать какие-то значки, явно начертанные не ветрами. Он оглянулся на Парамона.
– Runsten29, – сказал тот. – Камень, говорящий сквозь века.
Неждан провёл пальцами по странным знакам, камень, несмотря на утреннее солнце, был холоден.
– Я не смог прочесть всех runа30, когда был здесь давно. Они оставлены другим народом, не моим и, может быть, не твоим. Но на языке севера здесь тоже есть письмена.
Парамон подошёл к камню справа, присел и, вычищая пальцем мох из бороздок высеченных знаков, перевёл:
– Здесь спит великий воин. Равный славой богам, силой горе. Дух его не дремлет31 – разумный, да пройди мимо.
Парамон замолчал, продолжая ковырять пальцем мхи, потом распрямился, отряхнул руки и, схватившись ими за свой посох с крестом, произнёс:
– Я был разумен, ты – нет. И что под камнем, узнаешь сам.
Неждан обошёл камень ещё раз, снова потоптался…
Ему надо выкопать этот похожий на идол каменный клык? Он посмотрел на Парамона, тот молчал, уткнув бороду в грудь.
Неждан снова потрогал камень, нажал сильнее, отступил. Ничего не произошло, всё так же светило солнце. Уперся двумя руками, плечом. Ничего.
Это был просто валун, пусть и исчерченный значками. Торчал между Нежданом и его судьбой, как пень, что он корчевал с мужиками на новом поле. Он попробовал его обхватить, перед глазами заплясали синие огоньки.
Тут была судьба! А этот валун стоял на пути! Синяя страшная бездна захлестнула голову, сначала стиснула грудь, а потом разлилась в ней безгранично, самого его делая безграничным, могучим!
Там судьба, его судьба, и ничто, никто не станет между!
Он взвыл, сам того не ведая, упёрся плечом, над ним качалось небо, лапти рыхлили землю – там судьба! Там судьба! Обхватил валун руками. Раскрошить, отбросить!
Камень стоял неколебимо.
– Что, не по плечу судьба? – услышал он Парамона сквозь гул в ушах.
Ледяная синь взорвалась в голове тысячами игл, забушевала гневом на Парамона, на эту глыбу. Он прижался к камню грудью, плечами, лицом. Слова Парамона резали и уязвляли – «не по плечу судьба!».
Кому не по плечу?!
Парамону со стороны казалось, что юнец сейчас начнёт грызть источенную рунами глыбу. А у Неждана в голове бушевал буран, сквозь который он видел одно – своротить, низвергнуть. И, взвыв пуще прежнего, своротил. Своротил руками.
