Зверский детектив. Хвостоеды - страница 5

Становится мутной и болотистой барсукотовья душа, когда любимая дикая кошка не отвечает на сообщения. Обещает ответить – и пропадает.

Барсукот печально поворошил лапами опавшие кленовые листья, обнял ствол, зажмурился и затянул песню. Он сочинил её ещё утром, пока тащил за копыто жирафу, но только сейчас она вырвалась из его сердца на просторы Дальнего Леса.

Барсукот умолк. Открыл глаза, обшарил взглядом илистый берег ручья и заметил лягуху, старательно сливавшуюся с камнями. Он потормошил её лапой, сообщил пароль от ква-каунта – «Дикая кошка будет моей» – и спросил:

– Есть сообщения для Барсукота из Дальнего Редколесья?

– Подквакиваюсь к ква-каунту… Устанавливаю подквак… Никак… квак! Никваких сообщений для Барсуквака из Дальнего Редкоквака…

Барсукот отвернулся. Не хватало ещё, чтобы лягуха ква-каунта видела, как поникли его вибриссы.

– Понимаешь, лягуха, – сказал он, глядя на мутную воду. – Она про меня забыла! Для неё я пустое место. Ты понимаешь?

– Так как квак? Квакое сообщение будем квакать вольной квакушке саванны?

– Никакое не будем квакать. Ты просто поговори со мной, ладно?

– Я не Мышь Кваколог! – Лягушка перепрыгнула на другой берег ручья. – Я квакуха ква-каунта! Пусть Мышь с тобой квакает!

Барсукот остановился у двери Мыши Психолога и замер. Ещё не поздно передумать. Ещё не поздно уйти. Ведь это стыдно. Видела бы его Каралина. Он – такой мужественный, такой сильный, уважающий себя, умный зверь – вдруг записался на сеанс мышепсихотерапии. Мышь не способна ему помочь, это очевидно. Мышь не вернёт ему радость жизни. Не вернёт ему Каралину. Будь здесь Каралина, она бы с этой мышью поиграла, а потом придушила – вот и вся терапия. А он – слабак. Он пришёл, чтобы поплакаться этой мыши на жизнь. Он принёс этой мыши свои шиши. Как он до этого докатился?

Да очень просто. Не с кем поговорить про несчастную барсукотовью любовь. Со Старшим Барсуком – бесполезно: он сразу обижался за дочь, барсучиху Барбару, на которой Барсукот не женился, потому что полюбил Каралину-каракала, вольную кошку саванны.

С Грифом – тоже без толку, тот немедленно принимался рассуждать о полезных свойствах птичьего молока: в малых дозах, по экспертному мнению Грифа, птичье молоко могло быть целительным как для раненой тушки, так и для раненой души зверя, оно бы помогло Барсукоту воспрянуть духом и вернуться в зверскую форму. Ведь это средство, исцеляющее всякие раны, – и какая же глупость, какая нелепица, возмущался Гриф, что эксперименты с птичьим молоком были запрещены указом с самого верха после того, как у барсучихи Барбары во время экспериментального птицемолочного лечения произошёл нервный срыв по типу синдрома Бешеного Хомяка: она швырялась в животных грибами и шишками, кричала и пыталась кусаться. Ежу понятно, что нервный срыв Барбары был связан не с молоком, а с Барсукотом, который бросил её ради дикой кошки, но Супермышь просто взяла и одним росчерком костлявого крыла запретила Грифу Стервятнику довести до конца его важнейший научный труд, и удивительные свойства птичьего молока так и не были им до конца изучены и описаны, и публикацию в «Клюве науки» пришлось отменить… В итоге они с Барсукотом всякий раз говорили про ненаписанный трактат Грифа, а вовсе не про несчастную барсукотовью любовь.