Макс тяжело вздохнул. Передо мной лежала хотя бы одна книга, а на его столе не было совсем ничего.
– Самое поганое время, – сказал он. – Совсем ничего не происходит.
Я промолчал. Господин Бирворт окинул взглядом классную комнату, почти пустую: только у окна сидели, склонившись над книгами, две незнакомые мне девушки. Указательный и средний пальцы учитель французского держал между зубами. Свободной правой рукой он записывал что-то в тетради.
– Когда они начинают капать мне на голову, я всегда представляю, как они сидят в сортире, – сказал Макс, почти незаметно подмигнув в сторону господина Бирворта. – Как спускают штаны до колен и, расставив ноги, усаживаются срать.
Услышав голос Макса, господин Бирворт поднял голову, точно собака, навострившая уши, а потом снова принялся исписывать лежавшую перед ним тетрадь.
– Ты когда-нибудь видел пальцы этого типа? – спросил меня Макс и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Он опять держит их во рту, хотя ногтей уже не осталось. Представляю себе, как он тужится на стульчаке, а потом обнаруживает, что туалетная бумага кончилась. И остался только краник над раковинкой. Как он потом смотрит на свои обглоданные пальцы без ногтей…
Он затрясся от смеха. Я искоса посмотрел на его лицо и тоже расхохотался. В результате я смеялся громче и дольше Макса. Господин Бирворт поднял голову и спросил, что смешного случилось.
– Ничего, – ответил Макс.
Солнечный свет, лившийся в класс через окна, отразился от стекол очков, поэтому нам не было видно, смотрит ли учитель на нас. Мы ждали от него еще каких-нибудь слов, но через некоторое время он снова склонился над тетрадью.
– Ты когда-нибудь видел его жену? – спросил Макс.
– Его жену?
Макс вытащил пачку табака и пошарил в ней, ища папиросную бумажку.
– Она работает здесь, в школьной библиотеке, – сказал он. – Коротко остриженная, волосы серые, как мышиная шерсть.
Я никогда не ходил в школьную библиотеку. Там можно было взять только самые ужасные книги: никто, будучи в своем уме, не захотел бы их читать. Но теперь передо мной ясно нарисовалась невысокая кругленькая женщина, которая по вторникам и четвергам вперевалку шла в библиотеку; целый день она сидела там, за столиком у двери, склонившись над каталожным ящиком с карточками. За книгами никто не приходил. Во всяком случае, я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь там появлялся.
– Это его жена? – спросил я.
Я дал Максу три листочка папиросной бумаги.
– Жена – это сильно сказано. Но должен же быть у каждого мужчины тот, кто готовит и моет посуду.
Я попытался вспомнить лицо жены господина Бирворта; коротко остриженные серые волосы и зубы с деснами, обнажавшиеся, как только она открывала рот, придавали ей сходство с грызуном, живущим в лесной чаще. Например, с бобрихой, но с такой бобрихой, которую после войны обрили наголо – за то, что шлялась по лесу не с теми зверями. Глаза у нее были чуть навыкате, взгляд – вечно вопросительный и удивленный, будто она каждый раз поражалась тому, как много деревьев обгрызла за день.
Я смотрел на господина Бирворта, представляя себе, как он и маленькая женщина с серыми волосами ежиком сидят друг напротив друга за обеденным столом в шесть часов вечера, после утомительного рабочего дня в коллеже имени Эразма. На улице темно. Под потолком висит лампа в двадцать пять свечей. На столе стоит кастрюля, но что в этот день приготовлено – не видно.
