Как только Баранца из реанимации перевели в общую палату, Бордюжа явился к нему с пакетом, набитым соками, фруктами и детским пюре. Принес тапочки, спортивки, смену белья, очки, беруши, сборник сканвордов, ручку и MP3-плеер, куда закачал двести лучших песен советского периода.
– Ну, как ты тут? – присел Герман на край кровати. – Всех уже достал или через одного?
Весь опутанный трубками, шлангами и капельницами, Илья Петрович виновато улыбнулся, по его щекам потекли слезы.
– Здрассьте-пожалуйста! – потянулся парень за бумажными салфетками. – А я это… решил перегородку обратно не прикручивать. Будем с тобой в гости друг к другу ходить. Стол на балкон поставим, станем чаевничать, в нарды играть, козни соседям строить…
– Прости меня, сынок, – едва слышно прошептал Баранец. – У тебя в хате набезобразничал не домовой…
– Знаю, дед. У меня установлена камера видеонаблюдения с датчиком движения.
Глаза Ильи Петровича полезли на лысину, отполированную долгими годами безупречной службы.
– А как же твои разговоры с друзьями… о хозяйке квартиры… о барабашке?
– Театр одного актера, – рассмеялся Герман. – Весь билет продан. Тебе!
Последние десять лет Егор Чащин писал «в стол». А куда ему еще писать, если его романы никто не публикует? «Если можешь не писать, – не пиши», – советовал братьям по перу граф Лев Толстой. Многие из них прислушались к классику. Многие, но не Чащин.
Егор не писать не мог. «Бумагомарание» было его ежедневной работой, образом жизни, смыслом существования. Он был одинок, имел неуживчивый характер и первую группу инвалидности. Детей у Чащина не было, с супругой развелся еще двадцать лет назад, друзьями-приятелями не обзавелся.
Последнее мужчину особо не огорчало: дружба и семья – понятия круглосуточные, сильно отвлекающие от главной цели – стать культовым писателем, книги которого выходят бешеными тиражами. Творца, чей телефон не замолкает от просьб дать интервью, появиться на награждении, поучаствовать в ток-шоу, согласиться на экранизацию его очередного детища. А он, весь такой культовый, бросает им всем через плечо: «В очередь, сукины дети!».
А ведь было же времечко золотое лет пятнадцать назад, когда два его романа увидели свет в самом крутом российском издательстве. Тиражи были, страшно подумать, – тридцать тысяч экземпляров! И заплатили тогда прилично. Авторскую серию пообещали… А потом вдруг – бааах! – и перестали узнавать. На телефонные звонки стали реагировать с плохо скрываемым раздражением. Редакторы начали отфутболивать его к попкам-секретаршам. Те, в свою очередь, рекомендовали обратиться в другие издательства.
Обращался. Даже папку отдельную завел для отказов. Распечатывал их, подкалывал скрепочкой к общей куче и перечитывал ежевечерне, посыпая свою душевную рану крупной морской солью.
Самым обидным было то, что претензий к его творениям у издателей не было. Ни-ка-ких! Никто ни разу не написал, что романы его плохи, скучны, непрофессиональны. Причины отказа были надуманными и неубедительными:
«С некоторых пор мы работаем только с переводами зарубежных авторов»;
«Предложенный материал не является форматным для нашего издательства»;
«Ваш роман весьма неплох. Публикуйтесь! Когда о ваших книгах заговорят критики, мы непременно предложим вам сотрудничество»;
«Мы больше не ищем новых авторов, едва успеваем заниматься теми, с кем уже заключили договора»;
