Служить чужому ночью и днём.
И тут заголосил Газиззян:
«То-ва-ри-щи-и-и!!!» Застыло село…
Но был у недоуздка изъян,
Он лопнул, и коня понесло!
Скакал он по деревне отцов,
По милой, по родной стороне,
А следом – ржанье ста жеребцов
Неслось, как в родовом табуне.
Взлетел он птицей под облака,
Перескочил подводы легко,
Помчал любимый конь кулака,
Но улететь не смог далеко.
Взрезая воздух, пули свистят,
Двойной удар несут удальцу,
В момент полжизни конской скостят
За то, что не привязан к крыльцу.
Толчок, – и содрогнулась земля,
Ещё толчок, – и мир помертвел,
Взметнулись, завертелись поля,
И конь, споткнувшись, тихо осел.
А на крыльце судили муллу
И муэдзина всем напоказ,
На них безбожно лили хулу
(Таков «отца народов» наказ).
Тут первой говорит Марфуга,
Наган свой поправляя рывком:
«Десятка – малый срок для врага,
Об этом мы доложим в райком,
Давно пора свалить минарет,
Позорит он наш красный Курмаш,
Всем видом унижая Совет,
И полумесяц – символ не наш!
Мы все хотим по-новому жить!
Но, чтоб гордилась нами страна,
Религию пора подрубить:
Она, как пережиток, вредна!»
Взял слово активист Абузар:
«Согласен!» – рявкнул, как отрубил.
А Газиззян продолжил базар, –
Митинговать он очень любил.
Доволен всем товарищ Малов,
Его в пример поставит райцентр:
Муллу забрали без лишних слов,
Подняв по атеизму процент.
К мечети мчит лихой комсомол.
Топор, аркан – и пал минарет,
И вот на крыше голой, как стол,
Дыры печать, – исполнен декрет.
Не прячет слёзы старый мулла,
В крестьянских глотках каменный ком,
Важнее всех покосов дела,
Которые спускает райком.
В траве застыл лихой Турайгыр,
Клюют вороны очи коня.
Вступает перевёрнутый мир
На новый путь, безбожьем звеня.
А Шабезсу опять разлилась…
