Капитан пристукнул по столу.
– Теперь – о стеках. Они используются по двум причинам. Во-первых, отличают человека, которому следует подчиняться. Во-вторых, они предназначены для того, чтобы с их помощью возможно скорее добиваться от вас желаемого результата. Вы можете не беспокоиться, серьезного вреда стеки – в опытных руках – вам не причинят. Такой удар даже не слишком болезнен, однако сберегает массу времени и слов. Скажем, вы не намерены подниматься в гору. Дежурный капрал может долго уговаривать вас: «Ну очень нужно, сладенький мой, вот честное-расчестное, нужно! Да и не желаешь ли завтрак в постельку?» – если бы, конечно, армия могла бы приставить к каждому из вас по капралу в качестве няньки. Мы не можем себе этого позволить, а поэтому капрал просто подстегнет вас и поторопится дальше – вы у него не один. Конечно, он мог бы просто дать вам пинка, тем более что и устав ему этого не запрещает, а эффект тот же. Однако генералы по тренингу и дисциплине считают, что так гораздо пристойнее – и для дежурного капрала, и для вас, вынужденного пробудиться от сна под воздействием безличного авторитета Хлыста. Того же мнения придерживаюсь и я. Однако наше с вами мнение здесь роли не играет; так положено.
Капитан Френкель вздохнул.
– Хендрик, все это я вам разжевываю исключительно потому, что бесполезно наказывать человека, не объяснив, за что он наказан. Вы были плохим мальчишкой – я говорю «мальчишкой», потому что мужчиной вы еще не стали. Однако мы продолжим попытки вырастить хорошего мужчину из плохого мальчишки. И просто удивительно, как вы бледно выглядите сейчас! В свою защиту вам сказать нечего, хоть немного облегчить наказание нечем; вы вовсе не знаете, что к чему, – даже слабого представления об обязанностях солдата не имеете. Вот как по-вашему, почему с вами обращаются «жестоко»? Я хочу, чтобы вы во всем разобрались. Может быть, даже выяснится нечто такое, что послужит вам хоть частичным оправданием, хотя лично я подобных обстоятельств пока не представляю.
Я украдкой глянул на Хендрика раз-другой. Лицо его, пока капитан читал ему нотацию, от возмущения перешло к удивлению, а затем застыло угрюмой маской. Тихая, спокойная манера капитана действовала гораздо сильней, чем все выражения Зима.
– Говори! – резко сказал капитан.
– А… Ну нам было приказано «замри», я бросился на землю и увидел, что лежу в муравейнике. Поэтому я стал на колени, чтобы на пару футов отодвинуться, и тут меня ударили сзади, сбили на землю, и он заорал на меня. Тут я вскочил и дал ему, а он…
– Стоп!
Капитан Френкель так и взвился над креслом. Он будто бы стал футов десяти ростом – хотя вряд ли был выше меня. Он вытаращился на Хендрика:
– Ты… УДАРИЛ своего ротного командира?!
– А… Ну да. Но он же первый… Да еще сзади. Я такого ни от кого не потерпел бы. Значит, я дал ему, а потом он ударил меня опять и…
– Молчать!
Хендрик умолк, а затем добавил:
– И все, чего я хочу, – это освободиться от этой занюханной формы!
– Думаю, в этом мы вам поможем, – ледяным тоном сказал капитан. – И без промедления.
– Дайте мне лист бумаги. Я увольняюсь.
– Минуту. Сержант Зим!
– Я, сэр!
Зим все это время не сказал ни слова. Он просто смотрел перед собой, неподвижный, как статуя, только желваки по скулам катались. Сейчас, посмотрев на него, я увидел, что под глазом действительно блямба, – Хендрик здорово его достал. Но сам Зим ничего об этом не говорил, а капитан Френкель не спрашивал – может, просто думал, что Зим наткнулся на дверь и сам расскажет, если захочет.
