Что легко нам дается, то и ценится дешево… и было бы действительно странно, если бы такая замечательная вещь, как Свобода, не ценилась столь высоко!
Томас Пейн
В ту ночь, что последовала за увольнением Хендрика, я чувствовал себя хуже, чем когда-либо в лагере Кюри. Я не мог уснуть – если вы прошли учебный лагерь, то должны понимать, насколько потрясен должен быть новобранец, чтобы с ним случилось такое! Но на учениях днем я не был, да и плечо – несмотря на то что врач признал меня выздоровевшим, – все еще побаливало. А тут еще письмо от мамы из головы никак не шло… Вдобавок, стоило мне закрыть глаза, я опять слышал – ССС – ХЛОП! – и видел, как Хендрик обвис, привязанный к столбу.
На шевроны мне было плевать. Они больше ничего не значили – я твердо решил уволиться. Если б не поздняя ночь да отсутствие бумаги и ручки – я уволился бы прямо сейчас.
Тед дал промашку – ему понадобилось на это от силы полсекунды. Ведь все вышло действительно случайно. Хоть и ненавидел он службу – а кто ее любит?! – но все же собирался отслужить срок и получить избирательные права. Тед хотел стать политиком – постоянно об этом говорил. Мол, стоит ему получить гражданство – «вот увидите, сразу многое изменится!» Теперь ему не придется занимать никаких должностей. Стоило самую чуточку расслабиться – и все! Крышка.
Но если такое стряслось с ним, то и со мной может! Ведь и я от случайностей не застрахован! Завтра или на будущей неделе… И даже уволиться не дадут, иначе как под барабан и с исполосованной спиной.
Да, пора признать, что я ошибался, а прав был отец. Пора взять лист бумаги и скорей – домой! Сказать отцу, что готов ехать в Гарвард, а потом заниматься нашим бизнесом – если, конечно, отец не передумал. Надо пойти к сержанту Зиму прямо утром и сказать ему, что с меня хватит. Но это – не раньше утра. Сержанта Зима можно будить только ради чего-нибудь экстренного, а не из-за всякой ерунды – уж будь уверен! Кого угодно – только не Зима.
Сержант Зим…
Он беспокоил меня не меньше, чем случай с Тедом. Когда заседание трибунала кончилось и Теда увели, он сказал капитану Френкелю:
– Разрешите обратиться к командиру батальона, сэр!
– Конечно. Я как раз собирался поговорить с вами. Садитесь.
Зим бросил на меня взгляд, и то же самое сделал капитан. Я понял, что лишний здесь. В приемной не было никого, только пара писарей-штатских. Выходить наружу я не решался – капитан мог зачем-нибудь вызвать меня. Я нашел недалеко от двери кресло и сел.
Сквозь перегородку мне было слышно, о чем они говорят. Штаб батальона был, можно считать, домом, так как в нем находилось стационарное оборудование для связи и записи, однако это было всего лишь «полевое строение облегченного типа» – проще говоря, хибара; так что внутренних перегородок все равно что не было. Я сомневался, что штатским что-либо слышно – оба они были в наушниках и склонились над пишмашинками, да они и внимания не стоили. Подслушивать я не намеревался, но тем не менее все слышал. Зим говорил:
– Сэр, я прошу перевода в боевую часть.
– Не слышу, Чарли, – отвечал Френкель. – Опять меня слух подводит.
Зим:
– Я серьезно, сэр. Эта служба – не для меня.
Френкель раздраженно сказал:
– Прекратите ныть, сержант! Во всяком случае, сперва следует разобраться с делами. Что стряслось?
