Он легко догнал Дженкинса и врезал ему тростью по мягкому месту.
Зим повернулся к нам, дрожащим от стужи в строю. Прошелся туда-сюда вдоль шеренг, оглядел каждого и ужасно разочаровался. Наконец остановился, грустно покачал головой и сказал, будто отвечая своим мыслям, но таким тоном, что проняло нас всех:
– Просто не верится, что это происходит со мной! – И снова обвел роту взглядом. – Толпа обезьян… Хотя нет, до обезьяны вам как до Луны. Всего лишь стая паршивых шавок. Впалогрудые, вислопузые, слюнявые беженцы из-под маминой юбки. Да я отродясь не видел такого позорного скопища испорченных недорослей. Кишки втянуть! Вперед смотреть! Что неясно?
Я втянул живот, хоть и не был уверен, что команда относится и ко мне.
Продолжалось это долго, и я, слушая сержантский рев, напрочь забыл о том, что промерз до костей. Зим ни разу не повторился, не обронил нецензурного слова. Позже я узнал, что такие слова у него припасены для особо серьезных залетов; в период моего обучения они не пригодились. Но что он себе охотно позволял, так это описывать самым подробным и оскорбительным образом наши недостатки: физические, психические, генетические и этические.
Однако я почему-то никогда не обижался. Мне даже захотелось освоить этот красочный и доходчивый язык. Жаль, что такого златоуста не было в нашем дискуссионном клубе.
Сержант наконец наорался. Теперь казалось, он вот-вот расплачется.
– Боже, я этого просто не выдержу! – сокрушался Зим. – Надо как-то подразгрузить нервную систему. Был у меня в шестилетнем возрасте набор деревянных солдатиков, так вы им в подметки не годитесь… КОРОЧЕ! Кто из вас, вши трущобные, возомнил, что способен меня свалить? Найдется в этой толпе хоть один смелый? Отвечать!
Наступила тишина; у меня и мысли не было ее нарушить. Свалить этого громилу? Да он меня соплей перешибет.
Где-то в конце строя, на правом фланге, раздался голос:
– Навехно… я смоху… сэх…
Зим аж просиял:
– Отлично! Иди-ка сюда, хочу на тебя полюбоваться.
Рекрут подчинился. Полюбоваться и правда было на что: как минимум на три дюйма выше сержанта Зима, да и в плечах пошире.
– Фамилия, солдат.
– Бхекинхидж, сэх… Вешу двести десять фунтов, и я вовсе не вислопузый.
– Как желаешь драться?
– Сэх, выбихайте сами, как вам умехеть. Я не пхивихедливый.
– Ладно, без правил. Начинай, когда захочешь. – И Зим отбросил трость в сторону.
Поединок начался… и моментально закончился. Наш здоровяк сидит на земле, держит правой рукой левую. И потрясенно молчит.
Над ним склонился Зим:
– Перелом?
– Да, похоже на то… сэх…
– Ну, извини. Ты меня немножко поторопил. Где санчасть, знаешь? Нет? Не беда. Джонс! Брекинриджа – в санчасть.
Когда беднягу уводили, Зим хлопнул его по правому плечу и тихо напутствовал:
– Через месяцок еще разок попробуем – я тебе объясню, что сейчас было.
Может, эти слова и предназначались только Брекинриджу, но они прозвучали в шести футах от того места, где стоял я, медленно превращаясь в глыбу льда.
Зим отошел и громогласно заявил:
– Итак, один мужчина в этой роте нашелся. Уже легче. Есть ли другой? Или даже двое? Рискнет ли парочка хилых жаб выйти против меня? – Его взгляд прошелся вправо-влево по строю. – Бесхребетные слизни! Цыплячьи души! О! О! Да неужели? Сюда, сюда!
Двое парней, стоявших плечом к плечу, вышли разом. Наверное, успели договориться шепотом, но они тоже стояли слишком близко к правому флангу, так что я ничего не услышал.
