Его проезд по городу привлекает внимание разного рода. Щёголи в неоновых камзолах и коротких штанах с прикреплёнными к ним на шарнирах огромными павлиньими хвостами взирают на него с обожанием. Члены общества Искусственной Интеллигенции – серебряные кариатиды на долговязых гидравлических конечностях – провожают его глазами (полудрагоценными, с выражением безразличного зловестия). А те девицы, с которыми он имеет честь быть знакомым, смело машут ему ручками, девицы в напудренных париках-башнях, удерживаемых в равновесии бычьими пузырями, наполненными гелием (газом, о котором говорится, что из него состоит Солнце и что он вечно стремится в Царство Небесное), – парики высотой в несколько этажей, необъятные заверти волосяных сумасбродств с вплетённым в них плющом, или вьющейся розой или гнёздами певчих птиц, вливающих свою песнь в уличное разноголосие.
Но сегодня Моцарту недосуг искать приятного общества. Он жмёт на газ, лавирует по перегруженной машинами Маркетинг-Плац, и громкоговорительный костюм (безупречно отлаженный самим Моцартом, который тоже не без способностей к музыке) искривляет яркий зимний воздух громогласными мелодиями, неземными ариями – само воплощение музыки, волной и рябью расходящееся от рассекающего толпу программиста.
Который поворачивает на восток, на Гайсбергштрассе.
Эта часть города исполнена суеты, оглушительного звона – купцы, мануфактуры, паромашины с колёсным приводом, чьи выхлопные трубы пахнут сиренью и железом… Проезжая под золочёным гербом гильдии Почтенного Братства Компьютерщиков, Моцарт убавляет громкость костюма. Вперёд, в гулкую залу, где собирается горластая ватага Kyberjugend – дигитальные аборигены, кипучие молодые люди с перфолентами в волосах, всех глючит с «умных» таблеток, ромовой воды, а также неких математических алгоритмов, опьянение от которых некоторые уподобляют действию лучшего шампанского. В их толпе – Франц Йозеф Гайдн, демонстрирует тонкости арифметики на своём кокетливом кулькуляторе – но Моцарт лишь кивает головой старому другу и спешит впёред…
Дальше, глубже в залу…
Где всё темнее, всё тише… Сама собою распахивается перед ним дверь.
– Maestro Амадеус…
Неохотно вступает Моцарт внутрь (и одна ступенька ведёт его вниз на столько уровней общественной лестницы, что у него закладывает уши) в комнату, похожую на спальную палату с привидениями. В складках тканей – тени, населённые ямковидными пауками, жирными и белыми; стены, поддерживаемые пересечениями паутин – двойные сплетения крепкого, как сталь, паучьего шёлка служат структурной опорой, их протеиновая геометрия поддерживает обваливающуюся кладку… Бездвижный воздух густ, с привкусом клейко-вязкой, восточной сладости. В сумраке скорчился кальян, паучий бог из гуммиарабика и бронзы.
И signora Сальери шепчет:
– Подойдите ближе, maestro, – молвит она, и губы со скрипом приоткрываются, обнажая зубы, подобные допотопному белью, – чтобы мне поцеловать вас…
Моцарт отклоняет предложение.
– Мой компьютер, signora, он, видите ли…
– Ах, maestro, к чему вам calcolatore, многострадальная macchina, когда всё внутри нас самих – это мир, сотканный из информации? Всё в нас – программное обеспечение и железо, оба в одном флаконе. – Она глубоко затягивается из кальяна. – Чистейшие, жидкие… Причём не один мир, а множество. Неужели вы не видите, maestro? Жидкостные миры смешиваются, обтекаются… – Щупальца дыма подымаются из трубки, кольцеобразно синеются…
