А вот я была бы совсем не против знакомства с папашей: есть подозрение, что инопланетная странная внешность и тараканы, населяющие мою голову, достались мне по наследству именно от него.
Чертыхаясь, оцениваю повреждения Киры – платье придется шить заново. Займусь этим сразу после школы. Если останусь жива.
Я глубоко вдыхаю и не могу надышаться, смотрю на часы, потом на свое подозрительно бледное отражение в зеркале, вешаю на плечо рюкзак и, плотно прикрыв дверь – границу зоны комфорта, – ковыляю в прихожую.
В успех маминой затеи верится слабо: я с пятого класса слыву отбитым фриком и за одиннадцать лет так и не стала в школе мало-мальски уважаемой личностью. С легкой руки Орловой моя жизнь превратилась в ад, а я – в его исчадие. Она постоянно вопила, что я уродина, приклеивала мне на спину прокладки, обзывалась и подставляла подножки, а я подбрасывала в ее сумку дохлых пауков, демонстративно поправляла неправильные ответы, давала сдачи в драках.
Но на ее стороне был численный перевес: никто из тупого стада, именуемого классом, не пожелал перейти на мою сторону.
И вряд ли бантики с оборочками заставят одноклассников отринуть неприязнь, раскрыть радушные объятия и принять меня как свою.
Плевать: маскарад затеян не для них. И даже не для успокоения мамы, неоднократно посещавшей директора по причине моего внешнего вида и стычек с некоторыми вконец оборзевшими личностями.
Да, счастливой школьную пору не назовешь. Радует только, что наступил последний год моего одиночества и бессильной злобы.
* * *
Грохот развеселой музыки разносится над близлежащими дворами – торжественная линейка вот-вот начнется. С трудом переставляю ноги в тяжеленных ботинках: будь мамина воля, она навязала бы мне туфли на изящном каблучке, но, к счастью, в нашем сумасшедшем доме не нашлось пары подходящего размера.
Я сворачиваю за угол, встаю у погнутого, наспех выкрашенного школьного забора и бесстрастно наблюдаю за великовозрастными детишками – они сбиваются в стаи согласно буквам, начерченным мелом на асфальте, по чьей-то странной прихоти разделяются на своих и чужих и даже не задумываются, что можно поступить иначе.
Судя по ужимкам и нарочито громкому гоготу, никто из них за лето не поумнел и не повзрослел.
Прищурившись, вглядываюсь в черно-белую толпу, разбавленную яркими пятнами роз, хризантем и подарочных пакетов, и наконец вижу высокую стройную фигуру Артёма Клименко. Он белозубо улыбается нашей классной Татьяне Ивановне, и весь его вид – прямая спина, идеально сидящий на широких плечах пиджак, манера держаться – безошибочно указывает на наличие в венах голубой крови.
Торжественный марш вязнет в ушах, басы отдаются болью в желудке. Поморщившись, прохожу в ржавую калитку и скрепя сердце плетусь к 11 «Б», хотя всеми фибрами души не желаю быть частью этой общности.
Я встаю за могучими спинами одноклассников, отрешившись от вдохновенных речей директора, рассматриваю Артёма и представляю, как он оглядывается, радостно приветствует меня, и факт нашего знакомства производит в этих нестройных рядах настоящий фурор.
Яркое солнце сияет медью в темных густых волосах, длиннющие ресницы обрамляют отливающие золотом глаза – он определенно хорош… Хорош настолько, что я обнаруживаю себя с открытым ртом и бьющимся через раз сердцем.
Я дергаюсь и чертыхаюсь, хотя мне не стыдно: так бы и простояла, любуясь этим совершенством, до скончания дней.
