НЕ ТОПОРОМ, НЕ ГИЛЬОТИНОЙ ОТСЕКАЮТ ПУПОВИНУ.
И отошёл в сторонку, словно по нужде малой, Опутин, и схватился за голову… Не его вина, что вышло так, не он, не он раскулачивал несчастных, ему велено было доставить их за Обь в верхнем её течении, в какой-то условленный пункт… он несёт персональную ответственность…
Слитно дрогнули сердца… Удар вскрика женского приняла земля родимая – не привыкать ей!
Отпустило? Полегчало?
Ребром вставшее – изникло? плашмя легло?!
А потом ОН подошёл к НЕЙ:
– Образуется ещё, потерпи…
Тихо, взвешенно сказал.
Даже пальцем не прикоснулся к той, кто стала его судьбой, его вселенной. Ни разу за все эти чёрные дни. Одно знал: без неё ему не жить.
…Понурый, болотный, моросный завечер утопил в непрогляди шерстяной воплище неженский, растворил без эха в шелесте зудящем капель, вбил в бездонье повечное русское… так и оставил мать ответа дожидаться. Тускло, зябко вновь и вновь догорали головни и страшно стало жить, но ещё страшнее было между жизнью и смертью находиться, участь горькую проклинать.
1
Концертный зал филармонии пуст. На сцене двое: человек и рояль. У Сергея Павловича Бородина последняя репетиция перед генеральной, на которой в присутствии мэтров отечественного искусства впервые будет исполнять «ЗЕМНУЮ СОНАТУ» Анатолия Фёдоровича Глазова.
Странно, нет ли, но вот именно сейчас играть ему почему-то не хотелось, вернее – не моглось. Бородин прекрасно знал акустические возможности помещения, где предстояло выступать, неоднократно работал, беззаветно и одержимо, на прекрасном рояле и потому твёрдо был убеждён: инструмент не подведёт. Шедевр глазовский – мир музыкальных образов, коими полнится «ЗЕМНАЯ СОНАТА», не просто изучил вдоль-поперёк, но и осмыслил, проанализировал, равно как и предыдущее, меньшее по объёму, но такое же глобальное, значимое творение, широко известный «РЕКВИЕМ» сибиряка. Посему наработки немалые, опыт пропаганды гения композитора в активе творческом имел, часто выносил на взыскательный суд слушателей и в целом работой проделанной был удовлетворён. И дело не в положительных, доброжелательных отзывах – просто сердцем всем собственным ощущал, что проникся духом глазовской музыки (начиная, кстати, с «ПРЕДТЕЧ»), стал громким рупором её, пожалуй, одним из самых мощных на сегодняшний день. Сейчас же, в эти минуты, положа руку на совесть, он совершенно не рассчитывал на какое-либо новое открытие в грандиозном замысле автора – хорошо сие? Плохо? В подобные дебри философско-этического и насквозь профессионального характера не вдавался. Тем более, не сознавался душе исполнительской своей, что, возможно, перегорел, переусердствовал…
Сергей Павлович одиноко бродил взад-вперёд по сцене, бросая странные взгляды и в тихий полумрак над рядами кресел, и в сторону старинного рояля, венчающего, украшающего помост, и… Внезапно остановился. Мысли, того не желая, выкристаллизовались, прояснились, приняли-таки «неожиданный» поворот: подумаешь, он перетрудился, ничего нового в гармонии глазовские не привнесёт? Причём тут сомнения? И что слушатели? Ведь они заполнят партер, ложи не во имя встречи с серой посредственностью! Они ждут, они всегда ждут встречи с уникальным, великим произведением, да, конечно, и любое воплощение «ЗЕМНОЙ» для пришедших на концерт будет априори в новинку, станет откровением!! Ведь только наиболее искушённые, подкованные, истинные ценители музыки запомнили, как преподнёс некогда Сонату сам Анатолий Фёдорович, и, следовательно, лишь единицы смогут сопоставить два подхода, если хотите, две концепции равновеликих мастеров – Композитора и Музыканта, Глазова и Бородина. (Ему вдруг стало противно от непомерно завышенной оценки личностного уровня, оттого поморщился…] А ежели так…
