Тома: такое представление о пустоте напоминает наши воззрения о неисповедимости Бога.
Эд: как Духа. Но не как Бога-Отца, что есть весь окружающий и явленный нам мир. Нам, как Божьим детям, малым частицам Бога-Сына.
Рене: но если так, то ни духовное не первично относительно материи, ни материальное – относительно духовного. Это две ипостаси Бога, данные в своем различии через третью ипостась, через Сына, то есть через нас.
Тома: но и через Сына как не нас. Эту третью ипостась мы изображаем в образе человека, но в то же время и сам человек – по Его образу. Через Сына отражается в нас, чтобы сквозь это отражение преломилось для нас существование Духа и пребывали бы мы в материи Отца своей тварностью.
Эд: мне трудно тягаться с вами, имеющими теологическое образование, но мое филологическое нутро подсказывает мне: суждение этимологически восходит к суду и судьбе, оно и впрямь предопределено некими внешними законами и судьбой, фатумом. Нам суждено, вменено и предопределено рассуждать. Это и впрямь – несвобода, неволя, следование установлениям. Нам дозволено мышление – мысью, белкой по древу – вольно порхать, взлетать на самые высокие и тонкие рисковые веточки, прятаться за стволом, перелетать с дерева на дерево, совершая головокружительные полеты или неуклюже спускаться на землю.
Тома: по-своему тоже убедительно, хотя и нестрого.
Рене: изначальное истинно. Эд говорит об изначальных смыслах. Гестия, дочь Хроноса и Реи, богиня истины и очага, с нее начинается сонм богов, мифология и именно она, когда остальные идут на пир или бой, «остается в лавке». Гестия, Истина – самая скромная и незаметная богиня, она – та точка коллапса, тот маловидный очаг мира, с которого мир и начался. Поэтому рассказ Эда красочен, нелогичен и истинен.
Эд: но истинность достигается и словом: «в начале было Слово».
Рене: мне и раньше так казалось, а теперь вы меня убедили окончательно: истина и в образе, в онтологии; и в слове, в логике. Но нельзя, к сожалению, логизировать онтологическое творчество. Картины мира возникают разом, вспышкой, озарением, или не возникают вообще, их не сконструируешь и не соберешь, как картинку из кубиков. Логика же не онтологизируема. Она пуста содержательно. Спроси у Тома, что стоит за его рассуждениями, и он ответит, да он уже ответил: «ничего». Они формальны. Это – чистая форма. В этом своя красота и свое творчество, отличное от онтологического, оно гимнасично, как мусичны озарения онтолога.
Тома: я хотел бы вернуться к восточным орнаментам, если эта тавтология уместна в нашем разговоре. Поговорим о медитации. Что это?
Рене: мы выходим из русского языка.
Эд: но мы вернемся
Рене: медитация… Пойдем следами Эда. В родственном ряду медитации – медиа, медиана, возможно, место и межа – слова, определяющие место, положение. Это – не точка зрения, это – аристотелевская топика, максимально неопределенная, ни на чем не центрированная, много- и разномасштабно аспектизированная. Как это в «Топике»? – «Истинно то, что признается всеми, если не всеми, то многими, если не многими, то избранными, если не избранными, то славными, если не славными, то хотя бы мной».
Эд: это место и положение – не точка зрения?
Рене: разумеется, нет, коль нет центра и масштаба. Я, кстати, сейчас подумал, что такое «разомкнутая линия», «луч» и «отрезок», если их обсуждать в нашей сегодняшней манере? Отрезок имеет точку, равноудаленную от обоих концов и при этом только одну. Он немедитативен. Луч или вектор не имеет ни одной такой точки и в силу этого медитативен, линия – это множество точек, каждая из которых равноудалена от концов, она медитативна до бессмертия. Медитация – это упокоение и нахождение себя в пустоте, в ничто и признании себя ничто в ничто.
