Генрих стоял выше их, прямо на пороге временного портала, и смотрел на них свысока, почти с жалостью. Он думал, стоит ли их брать. Но знал – в этом мире их постигнет гибель в первые минуты. Их сожрут рапторы, они утонут в болоте, их ужалит оса, и ни один академический титул не спасёт.
Он усмехнулся. И тогда проснулся. Улыбался и в реальности. Потому что впервые за долгое время почувствовал – он настоящий учёный, а они – просто галстуки и голоса за кафедрой.
Генрих знал: его знания об эпохе оказались не просто точными – они соответствовали её реальности, вписывались в неё, как ключ в замочную скважину, и с каждым днём наполнялись новыми, живыми, подлинными данными. Всё, что он писал в своих лекциях, когда-то казавшихся многим спекуляциями или фантазиями, теперь становилось практикой. Он вспоминал строки, которые сам выводил на доске перед студентами, и сейчас, здесь, в глухом мезозое, они были для него инструкцией по выживанию.
Он научился отличать свежие следы от старых, понимал, где прошёл ящер, а где прокрался хищник. Он различал голоса – когда в небе кричал птерозавр, когда тревожный зов разносился по лесу: это значило, что где-то рядом смерть, и слабое существо пытается предупредить других. Генрих подмечал движение в траве, прислушивался к хрусту под лапами, ловил резкий запах страха и гнили, который предшествовал появлению плотоядных. Его разум, натренированный теорией, теперь работал, как оружие – единственное, что у него осталось в этом мире, где не было места слабости и сомнению. Он чувствовал одновременно ужас и восторг: вся его жизнь – теория, книги, кости – теперь обрела дыхание. Он видел не хищника, а животное: потного, тяжело дышащего великана, уставшего от преследования добычи, и понимал – это все реальность.
И чем больше он жил в этой эпохе, тем яснее становилось: кабинетные учёные, заседавшие в тёплых залах, писавшие монографии о существах, которых видели только на картинках, не протянули бы здесь и суток. Их бы погубили влажность, страх, незнание, потеря ориентации, первая же ошибка – неверный шаг, крик, падение, непонимание.
А сам путь Генриха Райзе превратился в мучительное, изматывающее испытание. Он похудел, в его глазах поселился постоянный отблеск тревоги, а тело покрывали ссадины, укусы, грязь. Но в этом страдании был и смысл, и преображение. Он становился тем, кем должен был стать с самого начала – палеонтологом, увидевшим древность не на глянцевом слайде, а изнутри, сквозь страх и боль, через настоящую жизнь.
8.
Четвёртый день казался Генриху почти обыденным. Он чувствовал себя уже не потерянным человеком в джунглях доисторической эры, а бойцом, солдатом хронологических фронтов. За спиной были испытания – болото, хищники, трясина насекомых и ос, бессонные ночи и постоянная готовность умереть. Теперь же, опираясь на опыт, Райзе двигался увереннее. Его шаг стал шире, движения – экономнее, взгляд – цепким.
До базы «Мезо-9» оставалось около десятка километров – это значилось и на карте, и подтверждалось его логикой: характер ландшафта менялся, деревья редели, земля становилась ровнее, местность всё чаще переходила в равнину. Сухие участки чередовались с низкорослыми кустами, под ногами хрустела трава, и в воздухе ощущалась легкая, чуждая этому миру техногенная примесь – вероятно, база выделяла что-то, что животные пока не распознали как угрозу.
