Сделал выбор. Подставил чистый бокал под кран, дернул ручку. Из серебристого изогнутого пальца хлынула мутная вишневая кровь. Массивно зазвенели цепи – собачьего повода и украшения на обуви Давида. Звон быстро приближался. Я продолжал наблюдать за темно-красной жидкостью, наполняющей тусклый бокал.
– Как бесцеремонно, – голос опять смеялся, довольный и такой будто юношеский. – Вы полны скрытой энергии, Глеб, той самой животной в начале, но очеловеченной со временем жаждой хаоса. Я узнаю такое без ошибки. Страсть к деликатному разрушению. Что же, наполните и мне бокал, будьте любезны.
Не оборачиваясь, не закрывая клапан, схватил свое пиво и залпом осушил его. По губам, подбородку потекли липкие приторно-алые струйки. Вернул бокал под раздачу. Вокруг все было залито красным. В голову ударил мерклый шум, он надвигался издалека, но и как будто изнутри самой головы. Крепкий у них здесь «крик», однако, должно быть, градусов восемь-девять. С удовольствием вдруг почувствовал кислый насыщенный холод в желудке, такой, если бы у температуры мог быть вкус.
Тыльной стороной ладони ударил по крану, прекращая вишневое кровотечение: бокал переполнен, с краев стекала густая муть. Обхватил емкость, заляпывая пальцы, кольцо и подкладку рукава липкой жидкостью. Поставил перед усевшимся от меня справа Давидом.
– Прошу, – выдохнул я.
Он больше не улыбался. Вокруг глаз собрались морщинки. Растерянно, даже как-то обескураженно смотрел он на устроенный мною бардак. Я рассеянно уставился перед собой. Кажется, пора заканчивать этот балаган.
– Спрашивайте. Что вы там хотели знать?
Мы сидели рядом за залитой вишневым пивом стойкой, словно два старых друга; только один из друзей сжимал в руке оружие, а другой отрешенно изучал пустой бокал прямо перед собой. Под ними, у ножек массивных табуретов, устроился огромный ротвейлер. Одно слово, и челюсти этой зверюги сомкнутся на плоти. И слово будет Давидово, а плоть – моя.
Повернулся к своему собеседнику. Но тот хранил молчание, приглашая меня, видимо, проявить инициативу.
– Ну ладно. Все очень просто. Мне поручили совершенно идиотскую работенку в церкви неподалеку отсюда. Боюсь, рассказывая вам все это, я лишаю себя части оплаты; а может и всей суммы. А может, наоборот, сделаю все в лучшем виде, да еще и сверху добавят…
Давид успел совершить один небольшой глоток. Разлепив липкие губы, он произнес с неизменной усмешкой:
– Однако вы, Глеб, оптимист и философ. Но я прошу вас отказаться на время от мучительной тяги к рефлексии. Просто сообщите что следует. Я хочу, чтобы вы были мной поняты.
С тоской я вновь взглянул на пустой бокал. Не спрашивая разрешения, наполнил его, на этот раз пристойно и по всем канонам барного дела, дал пене немного осесть и отхлебнул приторно-кислой жидкости. Спросил:
– Сколько в нем?
Давид на мгновение опешил.
– Это наш сезонный «крик». Готовим за полгода до тридцать первого декабря. Сейчас вы пьете не совсем традиционную его версию, мы открыли одну из бочек на пробу, но оно уже хорошо, верно? Отвечая на ваш вопрос: обычно оно равняется тринадцати и девяти градусам крепости.
Я сделал еще один глоток. Покатал напиток по языку, дал ощутить его плотную текстуру небу, щекам. Коротким движением отправил в желудок. Давно я не пил такого прекрасного пива.
– Почему именно столько?
– Число не точное, возможно и меньше, но никогда не больше четырнадцати. Прихоть технолога, не более.
