– Попробуй доиграть до конца. Но ни в коем случае не беги за кулисы. Чрево театра опаснее сцены. Не известно, в кого превратят тебя все эти гримеры и костюмеры, кем обречет стать режиссер. А так есть хоть какой-то шанс остаться собой, случайным зрителем, позванным на сцену потехи ради.
– Ох… Лучше всего брать места на балконе, если идешь на премьеру.
– В нашем случае лучше всего был бы просмотр в записи по старому доброму телевизору. Но у нас его нет. Никаких технологий. У нас с тобой аналоговая жизнь.
София вновь улыбнулась, покачала головой. Поднялась с кровати; полумрак очертил ее тело, но скрыл лицо. Изящно изогнувшись, нависла надо мной соблазнительной фурией, сказала негромко:
– Нам и без этого ящика замечательно живется. Подожди минуту, Глеб, и я устрою тебе второй акт…
Мышцы живота напряглись – от смеха и скрытого, густого желания.
– Надеюсь, все будет по правилам? Три звонка, занавес, аплодисменты? Выход на бис и посиделки после всего?
София нахмурилась, но тут же рассмеялась, несильно ударив меня ладонью по обнаженному бедру.
– Можешь рассчитывать на автограф, если будешь упорен, – подмигнула она. – Твоя идея мне определенно нравится.
– Гитары?
– И вино, – кивнула София, – и свечи. Сыграешь мне?
– Только если сыграешь в ответ. Мы оба ответственны за наше счастье, помнишь?
– Помню. Тогда договорились.
София вышла из комнаты. Сквозь медленное течение томной мелодии раздался шум падающей на дно ванны воды. Я поднялся с нагретой, чуть влажной постели, сдвинул в сторону тяжелую штору – до окна был один-единственный шаг. За стеклом страстно ярился снег. Над скоплением снежных, постоянно меняющихся созвездий мрачно нависало черничное небо. Дальше, в пульсирующей темноте, угадывался холм на берегу озера, и на нем ощерилось черным старое кладбище – оно совсем рядом, нужно лишь перейти проходящее внизу шоссе. В кронах голых деревьев налился влагой темно-синий купол белокаменной церкви. А на той стороне озера, у старой железной дороги, темнели руины некогда мощного бетонного бастиона. Сбитый в углах квадрат, зияющий ранами в стенах, две тянущиеся вверх красных трубы, одна из которых навсегда потеряла надежду дотронуться до небес, сокрушенная наполовину; здание завода, производившего радиоэлектронное оборудование. Этот квадрат, засыпанный снежным пеплом, разметался по стылой земле; жалкий мертвец, скалящий обнаженные челюсти на наш дом. В плохую погоду, глядя на эти руины, кажется, что из красных труб валит серый жирный дым, а дым этот не что иное, как рвущиеся на свободу души всех тех людей, что нашли свою смерть в прошедшей Войне. Видно у огромных ворот вереницу темных грузовиков. В них – мертвые люди. Колоссальная печь ожидает ужасную пищу. Летит медленно снег, пронзает воздух стрелы дождя, падают красно-желтые листья – все тянутся в мрачный бетонный квадрат грузовики, все валит и валит дым.
Наши души превратили в дым.
Но сейчас с высоты двадцатого этажа я видел то, что и должно – безмолвные руины. И невероятное чувство покоя от этого вида, сдобренное размеренным ритмом близкой мелодии. Грозная белесая стихия над городом и музыка в недрах темного дома – вот то, что многим так не хватает для понимания собственной жизни. Соединить это, слить втайне от всех для того, чтобы через миг эта гармония превратилась в фантастический хаос, и там вдруг мельком увидеть себя – обнаженного, беззащитного…
